Константин Лагунов - Начнем сначала

— Плохо живется людям в ваших «времянках», — неожиданно сухо и осуждающе откликнулся старик. — Ни школ. Ни детсадов. Ни клубов. Все кое-как. На скорую руку. И так вот… и пять, и семь лет. Семьи лепят в балках. Старятся до сроку… Нехорошо. Нельзя так к людям. Да еще к таким, как наши богатыри…

— Видите ли, Борис Александрович, по замыслу эти поселки — вахтовые. В них должны приезжать на сутки, на неделю, на полмесяца. Отработали и назад, в город, в настоящее жилье, к семьям. Но у большинства рабочих настоящего-то жилья нет, вот и…

— И вас, простите великодушно, это не смущает?.. Не гнетет?.. — смиренно и негромко спросил старик.

Смиренный этот тон вовсе не безобидного вопроса и зацепил Бурлака за живое. Он терпеть не мог таких вот дилетантствующих вопрошателей-всезнаек, которые судят о жизни понаслышке или по газетно-журнальным публикациям, а сами ни черта не смыслят в обстановке. Ни ума, ни храбрости не надо, чтобы встать в позу обличителя и тыкать пальцем в то, что торчит у всех на виду, царапается и колется, вопит и грозится. Нет жилья. Плохо со снабжением. Не хватает труб. Устарела техника… Этот поминальник не имеет конца. Но что может сделать Бурлак хотя бы с тем же проклятым жильем, когда вместо планируемых ежегодно полутораста тысяч, квадратных метров «Гудымжилстрой» строит всего пятьдесят?, Все силы, время и нервы съедает «труба». Попробуй-ка не сдай трубопровод в срок! План по нефти или газу — кувырком. А каждый кубометр, каждая тонна уже учтены, проданы либо заверстаны в оборот… За такой промах снимут голову не моргнув. И правильно сделают. Управляющий трубостроительным трестом должен строить трубопроводы, а не жилье, не дороги, не детские сады и школы.

И рассерженный Бурлак ринулся в контратаку, накрыв неприступно молчавшего старика залпом очень убедительных и внушительных цифр. Количество людей и машин, проценты, метры, рубли, тонны… цифры, цифры и цифры. Они обвалом рушились на Верейского, но, видимо, не убедили, не взволновали его.

В душе Бурлак был согласен с настырным дедом: да, так нельзя относиться к людям. Но каждый пусть сам вертит свой жернов. Трубы. Пригрузы. Электроды. Изолента. Техника. Снабжение трассовиков… Этого хватит по уши любому Гаргантюа. «Забота о людях»… На этой струне норовят сыграть все: и вышестоящие, и подчиненные, борцы и демагоги… Люди… Большинство прикатило на Север подработать. Денег для них государство не жалеет. В горячую пору электросварщики на трассе могут в месяц и две тысячи рублей зашибить… Фронт работ. Техника и материалы — вот все, что по статусу должен Бурлак дать своим работягам. По статусу, а на деле? На деле он должен биться за жилье и детсады, за свежую картошку с капустой. А ведь он — не железобетонный, не двужильный…

Все это, неприметно распалясь, высказал Бурлак старику. Тот слушал внимательно, вставляя иногда короткие безответные вопросы, а сам тем временем убрал со стола посуду, расставил чайные приборы, в большом фарфоровом чайнике заварил чай.

— Будем чефирить или вам пожиже?

— Давайте, какой есть, — буркнул Бурлак.

Он клокотал от бессилия оправдать себя, убедить, доказать. А Верейский разлил чай, разложил по розеточкам клюквенное варенье, придвинул гостю вазочку с медом.

— Пейте, пока горячий. Я, знаете ли, предпочитаю чай огненный, чтоб душу и тело грел, как хорошая настоящая любовь…

Поперхнулся Бурлак, закашлялся, глянул благодарно на собеседника. То ли случайно, то ли намеренно, но старик повернул вдруг разговор в желанное русло. «Есть все-таки бог». И с трудом хороня волнение, вроде бы безразлично, мимоходом, просто ради поддержания разговора, Бурлак спросил:

— А есть ли она, хорошая да еще настоящая?

— Есть, — убежденно выговорил Верейский. — И это вы знаете лучше меня.

«Откуда вы взяли? Почему так решили?» — хотел было прикрыться смущенный Бурлак, но не посмел. К чему фарисействовать? Тратить редкостный миг откровения на никчемное суесловие. Колдун этот старик или черт с рогами — наплевать. Он угадал. Вывел Бурлака на заветную тропу, И спасибо. Теперь ва-банк, или — или. Еле разлепив ссохшиеся губы, Бурлак медленно заговорил:

— Вы правы. Знаю. Есть. Но если лю… она пришла слишком поздно? Ты не свободен. Связан по рукам и ногам. Морально. Уставом. Кодексом. Законом. Долгом перед той, которая отдала тебе молодость, любовь, лучшие годы. Наконец, дети… Волен ли ты решать единолично? Не сообразуясь. Не считаясь. Только по сердцу. По сердцу!.. — Он выкрикнул последние слова с неприкрытой пронзительной болью.