Константин Лагунов - Начнем сначала

Плеснув на каменку, Андрей подержал размокший веник над паром, потряс его, повертел. И, крякнув довольно и сочно, скомандовал:

— Марш на полок!

Пока Славик карабкался на полок, неумело и нетвердо укладывался на нем, Андрей плеснул огромный ковш воды на раскаленную каменку и тут же ахнул огненным веником по распластанной спине парня. Успокаивая и усмиряя, легонько погладил жаркими липкими листьями и снова ахнул со всей силы. И пошел хлестать. Над полком сгустилась такая знойная липкая духота, а обжигающе горячий веник так яростно и больно хлестал и хлестал Славика, что тот завопил, начал было приподыматься, но Андрей прижал его к полку.

Славик крутился, подставляя под шпарящий березовый пук то бока, то живот, то спину. Скоро он разомлел, тело стало почти неощутимым, непокорным и ватным, а перегретая кровь кузнечным молотом бухала в висках. Тут Андрей отшвырнул веник, подхватил полный ушат ледяной воды и, когда Славик стал слезать с полка, опрокинул на него этот ушат.

— Ой! — Славик подпрыгнул, стукнулся макушкой о потолок.

Проворно и легко Андрей скользнул на полок, вальяжно развалился там, расслабился и, покрякивая, постанывая, ухая и урча, стал охаживать себя веничком. Иногда он командовал Славику: «Плесни на каменку», и опять сочные удары распаренного веника, и опять кряхтение и постанывание и довольное бормотание.

В баньке стало нестерпимо душно. Славик уселся на пол, то и дело поливая себя холодной водой, а Андрей все парился и парился. Потом опрокинул на себя ведро студеной воды и нырнул в предбанник.

Одевались не спеша, отпыхиваясь, то и дело присаживаясь на скамью. И Славик снова и снова вглядывался в страшные рубцы и борозды на теле Андрея и, наконец не выдержав, спросил:

— Как же вы с ним?

— С кем? — не понял Андрей, думая о чем-то своем.

— С медведем.

— Очень просто. Ягодой он лакомился. Сытый. И не злой. Не надо было его трогать. Пугнуть в крайности. А я… Забыл, что ружье-то не пулей заряжено, и шарахнул. Ранил. Он на дыбки. Хотел я перезарядить, да он ружье вышиб и за голову меня. Хорошо, маленький я. Нырнул ему под мышку. Он меня дерет, а я нож из ножен никак не выну. Ладно, со спины драть-то начал, внутренности целы…

— И что?

— Ничего. Успел его в брюхо пырнуть. И так вот… — показал жестом, как снизу вверх вспорол медвежье брюхо. — Бросил он меня, давай кишки из себя вытягивать. Это от боли. Машинально. Выпотрошил себя и пал рядом. Мертвый. Спасибо, не на меня…

— А дальше? — застыв с майкой в руках, взволнованно спросил Славик.

— Дальше — все. Пришел мой напарник, видит два мертвяка. Послушал мое сердце — стучит. Тащил меня до лодки на себе. Потом лодкой сюда. Километра три-четыре, наверное. И мужичонка — не богатырь, а донес. Вызвали вертолет. Почти год из больницы в больницу… Чего ты стоишь? Обувайся живо. Шашлык из оленины надо есть с пылу с жару…

Удивительно просто, буднично, без малой рисовки и позы рассказал Андрей о смертельном поединке с хозяином тайги и тем покорил Славика, привязал к себе…

И вот сошлись за столом обитатели Ерудея: Андрей, Антуфий, Ерофей и жена Антуфия, та самая «шахиня», которую так и называли все, кроме мужа. На самом же деле «шахиню» звали Дусей, и была она на вид неказиста, невысока и не больно стройна, с ничем не примечательным простецким курносым лицом, на котором даже теперь, зимой, видны были желтые веснушки. И по локоть голые Дусины руки тоже были усеяны просяными зернышками. Одета «шахиня» была хотя и просто, однако очень аккуратно и чисто, а ее Антуфий появился за столом в белой, хорошо отглаженной рубахе, в тщательно отутюженных полосатых брюках с четко прочерченной «стрелкой». Андрей с Ерофеем уселись за стол все в тех же легких хлопчатобумажных куртках.

Кроме шашлыка из оленины на столе был и малосольный муксун собственного приготовления, и самодельный вяленый сырок, и моченая брусника, и какое-то душистое хлебово, благоухающее пряными травами и чесноком, и гора огромных ломтей пышного белого хлеба. А в самом центре стола, ничем не стесненные, величаво разместились привезенные Славиком две бутылки водки.

Андрей налил мужчинам по полстакана, Дусе плеснул глоток. Подняв свой стакан, сказал негромко:

— Надо бы первый-то за знакомство, со свиданьицем, как на Руси положено. Да у Славы беда. Отец помер. Потому и помянем его.

— Нет-нет! — встрепенулся Славик, страшно смущаясь и краснея до жгучих слез. — Он не помер… То есть для меня-то он действительно умер, а на самом деле… Понимаете…