Яков Липкович - И нет этому конца

И тут ей пришла в голову мысль показать нам фотокарточку мужа: а вдруг кто-нибудь из нас видел его? С надорванного квадратика на нас глянул широкоскулый курносый парень в красноармейской форме с треугольничками в петлицах. Всего-то сержант! Внешность обычная, такие лица встречаешь на каждом шагу. Может быть, и попадался где.

Но ответили: видим впервые…

— Все равно день особый! — воскликнул капитан. — Жаль только, что отметить его нечем!

— Подождите, я быстро! — хозяйка метнулась на кухню.

— Намек понят, — подмигнул капитан и, понизив голос, добавил: — А она ничего!

— Тише! — кивнул я в сторону закутка.

— Хвалим же, не ругаем.

— Лейтенант прав, — поддержал меня майор. — Все равно мать.

— Согласен, — сразу же признал свою неправоту капитан.

Хлопнула сперва кухонная дверь, затем — вторая, весело проскрипели ступеньки крыльца: значит, хозяйка побежала за самогонкой к соседям.

Мы слышали ее торопливо удаляющиеся шаги.

И вдруг наступившую тишину расколол долгий и мучительный кашель. Наконец требовательный и капризный голосок произнес:

— Мамк!

Я подошел, отодвинул занавеску. Мальчик сидел на краю сундука свесив ноги и по-прежнему дышал тяжело.

— Ты чего?

— На двор хочу… Мамк!

— Мамка вышла. Она сейчас вернется. Потерпи немножко.

— Я давно терплю.

— Тебе по-маленькому или по-большому?

— По-маленькому…

— Есть тогда о чем разговаривать. Посиди, я сейчас принесу тебе какую-нибудь посудину.

— Не надо, я сам!

Он спустился на пол и, сделав всего один шаг, пошатнулся.

— А ну живо в постель! — свирепо сдвинул светлые брови капитан. — Я тебе что сказал?

Я вышел на кухню и в углу, под умывальником, увидел таз с грязной водой. Осторожно поднял его и понес в горницу. Мальчик уже стоял на коленях в постели.

— Давай! — сказал я ему.

Он обнял меня за шею и пустил в таз тонкую и долгую струйку. Оба моих попутчика с умильным интересом смотрели на нее.

— А теперь ложись!

От слабости у мальчика плохо слушались руки, но он все-таки лег сам и натянул на себя одеяло.

Майор вдруг стукнул кулаком по столу и показал на меня:

— Вот за это я его люблю!

У капитана тут же возникла идея:

— Давай, лейтенант, переходи к нему в батальон! Любовь комбата — это, брат, три четверти успеха!

— А что? Я бы взял его, — подхватил майор. — Вместо своего коновала.

— Я тоже не против, — сказал я.

— Ничего, может быть, что-нибудь и придумаем, — пощипывая усы, пообещал майор.

Я отнес таз на место. Ничего майор не придумает. Все эти красивые и приятные для моего слуха слова так и останутся словами. Даже очень захоти он, никто не отпустит меня в чужое соединение: у нас у самих не хватало медицинских работников, особенно фельдшеров.

Где-то близко снова захрустели по снегу быстрые шаги. Хозяйка? Я выглянул в окошко: так и есть! Она торопилась и даже не стала надевать пальто. Просто накинула на плечи платок. Я заметил, что рукой она что-то придерживала на груди — по-видимому, бутылку. И вот уже забукали по ступенькам тяжелые валенки. Туфли же, как часовые, стояли у порога, дожидались ее.

— Несет! — крикнул я своим попутчикам и быстро ретировался из кухни: а то еще подумает, что мы места себе не находим от нетерпения.

— Пацан еще, — кивнул в мою сторону майор.

— Немного есть, — согласился капитан.

Если бы кто другой назвал меня пацаном, да в иных обстоятельствах, я бы наверняка обиделся. Ничего себе пацан! В свои двадцать лет я уже был два раза ранен и имел несколько правительственных наград. То есть одну «Звездочку», одну «За отвагу» и две «За боевые заслуги». Я давно потерял счет раненым, которым оказал помощь на поле боя. Во всяком случае, их было уже далеко за сотню. Но сейчас я действительно вел себя по-мальчишески и сам это почувствовал.

Пока хозяйка приводила себя в порядок на кухне, мы вылезли из-за стола и прохаживались по своей половине — проявляли, так сказать, скромность. И перекидывались по той же причине какими-то необязательными, случайными репликами.

— На твоих, Муромец, сколько сейчас? — спросил майор.

— На моих-то? На моих, на моих, — наконец капитан вытащил из карманчика брюк огромную луковицу часов, — полвосьмого.

— На десять минут спешат, — заметил комбат.

— На семь, — уточнил я.

— За полмесяца — на полминуты, — похвастался капитан. — Павел Буре!

— Были и у меня до войны такие, — сообщил майор.

— И куда подевались?

— Ловкие люди вытащили. Одесские урки.