Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Ну?! — спросил Северьянов, стоя рядом и не сводя испытующих глаз с Борисова.

— Да, очень серьезный момент! — вздохнул Борисов, а сам глядел на носки своих порыжелых сапог — чистил без ваксы, слюной.

Северьянов тихо зашагал по комнате:

— Эти учителя, что обнародовали свое воззвание, собрались в какой-нибудь деревушке, вроде моей Пустой Копани, и, может быть, только-только еще, да и то с оглядкой, карабкаются на платформу Советской власти, а нам с тобой, Коля, возможно, сегодня придется стать под ружье.

— Что ж, по-твоему, — возразил спокойно Борисов, — учительский съезд-курсы закроют?

— Закрыть не закроют, — Северьянов вдруг решительно повысил голос, — а надо бы почистить наш съезд-курсы от эсеров…

У порога комнаты стоял Шанодин, загадочно блестя умными глазами. Подняв руку с газетой, он вызывающе обратился к Северьянову, словно продолжая неоконченный с ним спор:

— Читал?

— Читал! — ответил не менее вызывающе Северьянов и — прямо в лоб: — А тебе, Шанодин, видно, по душе кулацкие мятежи?

— Но, но! Без демагогии. При чем тут моя и твоя душа? Тут политика.

— И, по-твоему, она лучше, когда без души?.. Вашу умную политику одобряют кулаки, а бедняки нет. Кулаки считают ее умной, а бедняки — глупой.

— Хватит! Надоело: кулаки, бедняки… На вот, прочти! Погибли замечательные русские люди — вожди красного казачества Подтелков и Кривошлыков. Первые большевистские ораторы на Дону. Дельные ребята: сорок шесть казачьих полков под красные знамена Советов поставили.

— Ты говоришь о них, как будто вместе с ними кашу из одного котелка ел.

Шанодин насмешливо оскалил зубы, отчего показался Северьянову очень похожим на козла.

— В Саратове тоже восстание, — продолжал Шанодин, задорно подняв свою красивую голову. — Чехословацкий корпус по заданию Антанты движется на Самару. В Москве мы все скоро с голоду ноги протянем.

— Не каркай, черный ворон! — сощурил глаза Северьянов. — Мы не твоя добыча и, как говорит Вордак, разучились пулям кланяться.

Шанодин пожал плечами, выражая беззлобное недоумение.

— Чего ты задираешься, Северьянов? Сам ты говорил — задир всегда бьют. И что ты на меня так смотришь, будто эти кулацкие восстания я организую?

— До сегодня, Шанодин, эсеров я называл товарищами, а теперь не могу. Вот и все… И все же садись, гость ведь! — Северьянов указал Шанодину на стул и сам сел на свою кровать. — Только ради бога не пугай нас: голым разбойники не страшны. — Северьянов, подумав, спокойно посмотрел на Шанодина. — Дивлюсь я, глядя на тебя: сын инженера и в эсерах ходишь?

— Мой дед мужик. — Шанодин сел, обмахнулся газетой. — Мой земляк, член ВЦИК, вчера вечером слушал Ленина на объединенном заседании ВЦИК и Моссовета. Он говорил, что положение критическое, голод не только угрожает, он пришел.

— Ну, а дальше что говорил Ленин?

— Чего же дальше? Дальше ехать некуда.

— Подлец же этот твой земляк, хоть и член ВЦИК. Ленин говорил дальше на этом заседании, что надо, чтобы каждый рабочий, каждый партийный работник сейчас же практически поставил своей задачей переменить основное направление своей деятельности. Все на заводы, все к массам, все должны практически взяться за работу… Ленин также высказал твердое убеждение, что в борьбе с голодом мы закалим свои силы и полностью победим голод…

— Пролез-таки ты, Северьянов, и на это заседание! — с завистью выговорил Шанодин. — Умеешь ты пролезать.

— Где хотенье, там и уменье! — спокойно и рассудительно возразил Борисов. — Без всякого пролезания, по гостевому билету Степан сам прошел и нас десять человек провел.

— Ты, Северьянов, далеко пойдешь, — сказал тот.

— А я не рвусь. Но пока есть возможность — буду учиться у Ленина распознавать и ценить людей, находить им место.

— Не много ли на себя берешь?

— Пока не гнусь.

Шанодин повел потемневшие глаза в сторону.

— Впрочем, черт тебя знает, Северьянов, сколько раз я с тобой ни заговаривал, всегда чувствовал и думал: вот парень совсем еще юнец, даже как следует усы не отрастил, а логика — как взмах топора.

— Выражайся откровенней, Шанодин! Мол, топорная логика.

Шанодин иронически приподнял свои черные, тонкие брови:

— Откуда вы такие твердокаменные появились в нашей мягкотелой России-матушке? Ратуете за справедливость. Вот, например, ты безусловно справедлив, но и страшен черт тебя знает как в этой своей справедливости. Ты с безжалостным простодушием веришь, что все совершаемое во имя революции — благо.