Михаил Лисин - Пути и судьбы

— Постараюсь…

Густо-фиолетовое небо медленно светлеет. Темный плес постепенно проясняется, и на воде уже можно рассмотреть глубокие морщины и мелкую чешуйчатую рябь. Обратив крутые груди к солнцу, выплывающему из глубины, на бакенах покачиваются чайки. На берегу, от постовой будки до острова, стелется беловато-сизое, густое облако — то ли роса, то ли туман. Кажется, что лодка вот-вот вонзится острым носом в это облако. Но она с ходу выскакивает на песчаную косу и останавливается. Степа спрыгивает в воду и с веселым смехом тянет ее к берегу. Босая, в лыжных брюках, постриженная под мальчика и, должно быть, еще очень молоденькая, она смахивает на сорванца-мальчишку. Даже имя у нее мальчишеское. И странно, и не хочется верить, что это… его жена. Они долго рассматривают одна другую и молчат. Наконец Степа не выдерживает:

— Вон какая вы…

— Какая?

— В общем, ничего… Только чересчур уж красива.

— Говорят: не родись красивой, а родись счастливой.

— Говорят, да есть пословица получше: каждый своему счастью кузнец.

— И вы счастливы… с ним?

Степа только плечами пожимает: разве может быть иначе?

Укрепив лодку на косе, они идут вдоль прохладной речки Низмицы, заросшей в устье осокой и хвощом. От домика и глубинной мачты слитно распласталась по косе большая растопыренная тень. У крыльца с покатой замшелой крышей лежит вверх дном рассохшаяся лодка, на плетне развешан влажный бредень с посиневшими плотичками в ячейках, торчат на кольях резиновые сапоги. От сетей, от плетня и, кажется, от самого домика пахнет рыбой, и под ногами звучно лопаются рыбьи пузыри.

Тишина. Только где-то в домике налаживает свою скрипочку сверчок да ходики подбадривают его: так-так, так-так…

Осторожно, точно опасаясь нечаянно разбить стекло, Степа стучит веслом в покривившийся наличник. Лицо у нее скуластенькое, с острым подбородком, с живыми, искристыми глазами, с припухлыми губами. При первой же улыбке губы широко расходятся, будто желая непременно выказать все зубы. Зубы пенно-белые, крупноватые и посажены до того плотно, что заходят друг за дружку. И трудно разобраться, что больше привлекает в этом простеньком лице: глаза ли, непрестанно излучающие радость жизни, или эти неправильные зубы.

Скрипит койка, слышится сердитый вздох:

— Кого там принесло?

— Это мы! — весело восклицает Степа. — Хочешь, я тебя обрадую?

— Опять удрала на перекат? Смотри у меня! — доносится из домика добродушно-строгий басок Суханова.

— Так я и испугалась! — кричит в сторожку Степа и тихонько поясняет спутнице: — Очень он сердится, когда я сама. Ну, а как я стану его будить, когда он только-только лег? Не перекат у нас, а тихий ужас.

— Чего он свистел? — спрашивает Николай, громко позевывая.

— Человека вот приняла.

— А-а, — равнодушно тянет он, поскрипывая кроватью. Задетая его равнодушным тоном, Степа говорит внушительно, но голос у нее звенит, играет:

— Вот тебе и «а-а»! Если хочешь знать, это техник, да еще твой знакомый.

— Да ну?

— Вот тебе и «ну»! Товарищ техник направлен к нам обследовать глубины.

— Техник? Чего же ты… Зови его сюда!..

В сторожке распахивается единственное окно, показывается большая голова, сильные плечи и выпуклая грудь. На сухом небритом лице застыло любопытство, сопровождаемое той обычной вежливой улыбкой, когда хозяин, встречая нужного человека, хочет быть гостеприимным.

И вдруг лицо это странно меняется. Открывается рот, округляются глаза, взлетают брови. Но вот сквозь смятение, как солнце сквозь тучу, начинает просвечивать улыбка, и все теперь в этом лице радуется, сияет.

— На… таша!

Забыв о Степе, они смотрят друг на друга. Смотрят долго, неотрывно. И молчат. Молчит и Степа. Она ничего еще не может как следует понять, осмыслить, но вся уже насторожилась, почуя женским своим чутьем что-то недоброе.

— Представь, я к вам по делу, — спохватывается гостья и, видимо, боясь, что кто-то может усомниться в этом, добавляет, подавив смущение: — Очень важное дело… и неотложное. У вас на перекате занижены глубины. Надо детально разобраться.

— Мы гостям завсегда рады, — бормочет Степа. — И долго вы будете тут… глубины изучать?

— По обстоятельствам… Как работа пойдет.

— Можно сейчас же и начать, — предлагает Николай, исчезая в глубине избенки. — Я вот только оденусь и выйду. А ты, Степанида, угостила бы гостью-то чем-нибудь.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, мне ничего не надо, — вежливо отказывается гостья, — я лучше пойду пройдусь немного. Ах, как у вас тут хорошо!