Иван Уксусов - Голодная степь

Горбушин же продолжал смотреть вверх, но как-то уже машинально, опять весь во власти случившегося накануне. Какой он получил урок! Ведь он не верил раньше в равнодушие Рип, считая его игрой умной девушки, не допускал мысли, что такой человек, как он, по-настоящему полюбивший, имеющий серьезные намерения, может получить отказ, да еще такой решительный, сокрушающий. Это был конец не только его любви, это был конец чему-то большему — его всегда радостному ощущению бытия.

Он все рассказал Шакиру, горько заключив:

— Это не девушка, знаешь, а какой-то древовидный можжевельник…

— Древовидный можжевельник?

— Такое дерево есть, арча называется, крепче железа…

— Да, — согласился Шакир, кивнув, — случай не тот… А может быть, выправим?

— Нет… — глухо проговорил Горбушин.

Заря разгоралась все больше. Лучики превратились в огненно-золотые столбы, далеко бросающие свет в темное бесконечное небо.

Внезапно Шакир и Горбушин вздрогнули: где-то близко, совсем рядом, раздался печальный голос:

— Ал-ла!.. Ал-ла!.. Ал-ла!.. Бисмилохи ррахмону рахим… Ал-ла!.. Бисмилохи ррахмону рахим… Бисмилохи ррахмону рахим…

Шакир понял, что слышит муэдзина, когда-то кричавшего с минарета, созывавшего правоверных к намазу — утренней молитве на рассвете, — и от изумления раскрыл рот… Свою догадку он шепнул Никите, оба осторожно пошли на голос, певуче звучавший слева от них, и, едва миновали террасу, увидели: па соседнем дувале стоял на коленях человек, молитвенно сложивший руки перед грудью ладонями вместе, он кланялся заре, что-то бормотал. Его темный силуэт на фоне проясняющегося неба напомнил собой сидящего орла.

Они долго слушали мелодию молитвы, не понимая ее слов, но по заунывному тону догадываясь, что это звучала сама тоска, сама рабская покорность судьбе. Горбушин, боясь спугнуть молящегося, шепотом спросил Шакира, не знает ли он, что означают первые слова намаза: «Бисмилохи ррахмону рахим»?

— Знаю! Мать меня учила. Это по-арабски… А в переводе на русский выбирай любое из трех понятий: боже милосердный, боже праведный, боже всемогущий… Свистнуть? Я сейчас заложу четыре пальца в рот и как дам…

— Заткнись!..

Они слушали.

Утром за чаем Шакир рассказал об этом муэдзине и не удержался от желания воспроизвести его голос. Шакир поднялся из-за стола, сложив руки для молитвы, опустился на пол и запел, кивая головой, поднимая и опуская сложенные руки. Только рев ишака, а не молитву услышали все в его голосе и засмеялись.

Папаша Гулян пояснил:

— Это мой сосед-фанатик. Я иногда часы проверяю по его пению. Вставать, знаете, приходилось рано, нельзя опоздать на первый автобус, так лежу и жду, когда он заведет свою музыку. Несчастный человек… Ну а теперь я близко работаю, он молится, а я думаю: на здоровье, я еще поваляюсь!

— Фанатик-одиночка… Значит, мало осталось в Пскенте верующих? — поинтересовался Горбушин.

— Совсем мало, и главным образом это старые люди.

— Ну и пусть они молятся, они никому не мешают, — примирительно сказала бабушка.

После завтрака Рип повела Горбушина и Шакира на этот хваленый большой праздничный базар, о котором говорила у Нурзалиевых. Горбушин испытывал неловкость, она угнетала его, но это не мешало ему часто поглядывать на Рип, чтобы попытаться прочесть на лице ее настроение. Каждая улыбка девушки его радовала и одновременно доставляла ему боль.

На узких глиняных улицах праздник не был заметен. Он чувствовался здесь, на широкой главной улице: красные флаги на домах, портреты руководителей правительства; люди празднично одеты, из репродукторов звучит музыка.

По мостовой семенил ишак, запряженный в телегу на резиновом ходу, дуга украшена цветами и хлопком, под нею колокольчик. На телеге десятка два малышей и две женщины: одна правит ишаком, другая наблюдает, чтобы ребята не свалились.

Шакир приветственно поднял руку, улыбаясь женщинам:

— С праздником, апа!

Возница ответила почти по складам:

— Мы вас тоже праздник поздравляем!

— Покатайте и нас!

— Хоп майли! — озорно сверкнула она черными глазами.

— Ура, ребята! — не унимался Шакир, идя рядом с телегой.

Дети, конечно, молчали, и свой-то язык еще не зная хорошо, а уж русского не понимая совершенно.

Шакир встречал взглядом одних людей, провожал других, делал замечания о третьих; своей живостью в конце концов вывел из молчания и Рип.

— Сейчас начнется базар, — сказала она, — и я приступлю к обязанностям гида. Пока же спрошу у вас… Вы уже более двух месяцев живете в республике хлопка, а много ли знаете о нем? Что вам известно, например, о том времени, когда ситцевое платье ценилось дороже шерстяного и шелкового и ситцевые платья с удовольствием носили принцессы и королевы?