Иван Уксусов - Голодная степь

— Сын его, мой муж, в рот водки не брал, убили его басмачи в двадцать шестом году, а сынок наш лил в себя это зелье, как в прорву. Проклятое то вино перекинулось через колено, от деда к внуку. Ну, пил он, пил, наш сынок, опух, его уже на работу не брали. Пропил одеяло, подушку, стал избивать жену, требовать денег себе на пропой. Она, ясное дело, не давала… Вон они, сычи, их кормить надо… Ну, забил он ее совсем, померла. Его судить. Лишили прав отцовства, заслали на восемь лет без применения амнистии. Осталась я с ребятами одна, трудно, хожу на распухших ногах, а что поделать? На одну маленькую пенсию за мужа не проживешь, надо работать, внуков растить…

От Евдокии Фоминичны Рудена ушла вечером, когда стемнело; она ничего не говорила о себе, расспрашивала старушку о ее жизни, но, странно, все же ей было полегче, когда возвращалась домой. В комнате она увидела Рип и Муасам, вернувшихся из кино, коснулась губами стакана воды, будто затем и появилась в доме, и сейчас же вышла; так уж повелось, что не разговаривала она даже и с Муасам, если Рип была дома.

Спать не хотелось. Она медленно направилась в глубь большого сада Джабаровых, начинавшегося за задней стеной мазанки. Сад тяжело благоухал цветами, яблоками, был залит лунным светом.

Рудена еле брела по маленькой, посыпанной желтым песком дорожке, потом увидела площадку со скамьей, площадка тоже была посыпана песком заботливой рукой хозяйки. Опустившись на скамью, Рудена долго сидела неподвижно, машинально поглядывая на астры, георгины; потом вспомнила, как ходила по улицам Выборгской стороны с Тимофеем и Светкой, распевала ту песенку, что всех приводила в веселое недоумение, и вдруг ей захотелось потанцевать вот здесь, сейчас, не для людей, как бывало там, на улицах, а для себя одной — на этой маленькой площадке, залитой лунным светом.

И Рудена поднялась, прислушалась. Было тихо. Где-то брехали собаки, но тишина от этого только усиливалась. Лунный свет, дробясь в яблонях, заливал сад. Рудена стала танцевать, поначалу неуверенно, будто в каком-то оцепенении, потом все смелее и свободней, назло всем несчастьям, назло себе.

Наконец-то прибыл долгожданный подъемный мостовой кран, остро пахнущий свежей шаровой краской. Джабаров и Нурзалиев помчались на железнодорожную станцию смотреть чудо. Оно оказалось длинной, неуклюже-брюхатой штуковиной весом на четыре с половиной тонны и лежало на двух платформах вверх колесами. В тот же день рабочие Нурзалиева, под его и Джабарова наблюдением, с их посильной помощью, перегрузили кран с платформ на тракторный прицеп, после чего долго крепили его тросами — прицеп был явно маловат. Трактор, управляемый Муратом, пополз к заводу, победно оглашая воздух звонким треском из выхлопной трубы. В поселке за трактором побежали мальчишки и собаки, одинаково изумленные, и проводили его до самых ворот завода.

На другой день с утра рабочие и слесари опустили кран перед воротами ДЭС на тяжелые деревянные катки, затем с помощью лебедки втянули его в машинный зал и развернули как надо. Все сборщики оставили работу у машин — до нее ли было. Радость людей не знала границ. Ведь кончался тяжелый ручной труд. Слесари курили, делясь соображениями о том, как лучше поднять кран на стены, — подкрановые пути были уже проложены.

Мурат показал на верхний продольный столб, являющийся коньком крыши, предложил нацепить на него несколько блоков, по ним протянуть тросы, а потом с помощью лебедок поднимать кран. Парня подняли на смех.

— Мурат, — качал седой головой Рахимбаев, — у тебя кто больше думает, тюбетейка на голове или голова? Мы отбежать не успеем, как обрушим крышу и она накроет нас.

— Пойдет враздрай, обязательно враздрай, — согласился и Гаяс.

Горбушин выслушал все точки зрения и не высказал свою, так как никогда не поднимал и даже не видел, как поднимают мостовой кран на стены. Он неловко молчал. Рахимбаев понял его состояние и положил ему на плечо ладонь:

— Не волнуйся, Никита, поднимем!

Рядом с ними Гаяс, почесывая волосатую грудь, важным тоном предложил поднять кран четырьмя трехтонными талями. Рахимбаев покивал:

— Ты близок к правде, Гаяс. За что зацепимся, чтобы крыша не пошла враздрай?

— За столбы, Нариман-ака, за столбы, за что же еще?

— Ты опять близок к правде, Гаяс. За столбы, не за воздух. За какие столбы мы зацепимся, покажи мне.

Гаяс долго смотрел, подняв голову, на симметрично расставленные, косо уходящие вверх опорные белые столбы. Короче, Рахимбаев ни с кем не согласился. Он решил зацепить тали за столбы внизу, на стене, у их основания, там они были наиболее крепки, а если бы не выдержали тяжести и лопнули, крыша все равно не обрушилась бы. Две трехтонные тали Рахимбаев приказал навесить на два рядом стоящие столба, а две такие же — на столбы противоположной стены.