Василий Лебедев - Высокое поле

Пашка осторожно надавил коленом на дверь и вышел в коридор. За дверью напротив ворковала маленькая девочка. На кухне шипел примус и все так же пахло стиркой и керосином.

— Тоня! Открой ему! — выглянул мужик.

Женщина вышла из кухни, подергала запоры мокрыми руками и распахнула дверь.

— До свиданья! — еле слышно шевельнул Пашка губой.

— До свиданья! — вздохнула она.

Пашка вышел на площадку и не испытал облегченья. Еще какой-нибудь час назад, когда они шли по улице, отпусти его мужик — он прыгал бы от радости, а сейчас не было никаких желаний, кроме одного — доползти до дома, ткнуться головой в обмятый угол старой оттоманки и забыться подольше. Но и двигаться ему тоже не хотелось, этот невезучий вечер со всеми его нервными передрягами вымотал Пашку. Он сполз по перилам на первый этаж, сел на ступенях и снял ботинок. Мозоль цвела. Кожа свернулась в бледную пленку, сползла и обнажила красное мясо. Подорожник свалился и скатался в носке. Пришлось оторвать полоску от подкладки кармана и обмотать палец. «Пойдет!» — крякнул он и надел липкий носок.

Наверху хлопнула дверь. Шаги. Голос мужика:

— Эй! Слышь, что ли?

Пашка сунул ногу в ботинок, затаился и хотел бежать, но прислушался к голосу — не опасно — и ответил:

— Ну?

— Погоди! Чучело пропащее!

Мужик не торопясь спустился вниз, остановился ступенью выше, наморщил свой лоб и стал перед Пашкинои губой отвешивать пальцем каждое свое слово:

— Ты на меня не косись! Другой бы на моем месте — ой как тебя! Вот… А тебе, после всего твоего, вот чего: давай чеши завтра с самого утра в ресторан Московский. Меня спросишь — кондитера, мол, Евсеича. Я тебя на работу пристрою, без паспорта пока, в ученики. Понял? Сыт будешь, деньги будешь зарабатывать, а главное — делу научу. Парень ты видный, не девка красная, с работой справишься, да и башка варит. Дело, тебе говорю, стоящее, не то что твое воровство, голова! Буду ждать. Вход со двора. Ясно? Придешь — человеком будешь, не придешь…

Евсеич махнул рукой и пошел наверх, не оглядываясь на Пашку.

На Киевской улице лужи не держались — булыжник. На тротуарах плиты. Хорошая это улица. Домов на ней мало, все больше заборы, а под заборами — трава да лопухи, как будто в пригороде. Машин тоже мало, только ближе к осени, когда с Бадаевских складов развозят по городу фрукты, машин хватает. Хорошее это время. Сытное. Только стоит подкараулить машину без грузчика, прыгнуть у переезда в кузов и выбросить ящик-другой винограда или несколько арбузов — ребята поймают. Тихая улица… Вот и сейчас Пашка хромает по ней, морщится, а уже издали прислушивается к голосам приятелей, что играют в футбол за школой. Ему кажется, что идет самая интересная игра — с соседним домом, противником старым и сильным, а бессменный капитан — Косолапый повел ребят в нападенье без Пашки… Но ничего! Сейчас будет встреча! Кто-нибудь первый увидит его, крикнет!.. Остановится игра. Все, уже наслышанные о том, что случилось с Пашкой, кинутся к нему и будут ждать, когда он сам заговорит, потому как спрашивать о таких делах не принято. А он помолчит, поулыбается снисходительно и скажет что-нибудь, вроде: «Да вот пришлось из милиции драпануть… Нормально, только разбил нос, губу да нога… Второй этаж все же…» Кто-нибудь не выдержит: «По тебе стреляли?» Тут надо ответить загадочно: «Не помню…» А если к этому добавить при всех, что Косолапый — трус, что он не только бросил его в трамвае, но и не помог отбиваться на кладбище от конвоира, то всем станет ясно: Косолапый — спетая песня. Теперь будет он, Пашка!

Головокружительное чувство превосходства над этой оравой своенравных и то бескорыстных, то жадных, то отчаянных и жестоких, то неожиданно чутких ребят, перед которыми порой бессильны школа и семья — это чувство превосходства, которое стоит лишь на одном, но на самом прочном основании — на непогрешимом авторитете физической и особенно моральной силы, — вновь захватило Пашку и росло в нем тем сильней, чем ближе он подходил к самодельной футбольной площадке за школой. Площадка… Это было место постоянных встреч. Тут играли в футбол, дрались и мирились, строили планы и делились последним.

Однако за школой — хотя оттуда и доносился вполне серьезный галдеж, достойный встречи двух домов, — играли только одни малыши. Они азартно гоняли старый, облупившийся мяч и даже не обратили внимания на Пашку. Это было досадно. Он выждал момент, откинул за шиворот прорвавшегося к воротам малыша и здоровой ногой сильно забил мяч за угольную кучу у кочегарки.