Василий Лебедев - Высокое поле

— Не нога бы — оторвался! — как из бочки буркнул Пашка, задетый за живое. В дыре засветилась клокастая пшеничная голова.

— Давай, давай!

И тут же цепкая рука взяла Пашку за шиворот и вытащила его, длинного, тощего, на свет божий. Перед Пашкиной губой проплыли крепкие ботинки мужика, брюки, ремень, рубаха, морщины лба и наконец заалела лысина.

— Ну и дурак ты, паря! — посмеивался мужик. — Я ведь точно-то и не знал, что ты здесь.

Пашка еще сильней выпятил нижнюю губу, сник, а когда на лестнице часовни у него слетел расшнурованный ботинок и больно задел мозоль — он даже захлюпал носом, но не от боли, а от обиды.

— Больно, что ли? — с неожиданным участием спросил мужик.

Пашка кивнул.

— Садись, обмотай подорожником палец-то — да в носок, голова дурная!

Он подтолкнул Пашку на зеленый холмик, выросший тут в войну, а сам стоял рядом и все морщил лоб.

— Во, во! Меж пальцев возьми. Так. А матке скажи, чтобы постирывала носки-то тебе да поштопывала.

— Своей скажи! А у меня нету!

— А батьки?

— Тоже.

— Та-ак… Выходит — сам себе голова? Понятно. А зовут как?

— Ну, Павлом!

— Та-ак… А живешь где?

— Сейчас тебе дежурный скажет!

— А все-таки?

— Ну, в Порт-Артуре!

— Та-ак… Ничего домок — бандит на бандите! У вас там постеснительней стали или все так же — не пройти?

— Не знаю…

— А все-таки?

— Всякое бывает.

— Понятно…

Он не торопил Пашку и повел его только тогда, когда тот закончил обуваться.

На улицу вышли через другую дыру. Милиция теперь была вправо. Ее длинные пустые окна нелюдимо смотрели из огромной лужи, оставшейся после вчерашнего дождя.

— А тут не пройти, пожалуй… — вслух подумал мужик и неожиданно спросил: — Тебе сколько стукнуло?

— Скоро шестнадцать.

— В школе-то бывал?

— Нынче шесть закончил.

— Хорошо, если не врешь… А что дальше?

— В ноябре паспорт получу — на завод возьмут.

— Ишь ты! Паспорт! Шел бы в ремесленное, дурак! Пока паспорта ждешь — семь раз посадят, голова!

Пашка хмыкнул неопределенно, а мужик кивнул на лужу:

— Милиции-то боишься?

Пашка шевельнул головой отрицательно.

— Неужели до этого дошел? Может, хоть немного боишься? А?

И повернул Пашку за ухо к себе лицом.

— Нет, — ответил тот.

Он не поднял больше головы, но знал, что мужик опять собрал на лбу свою «гармошку».

— А заберись-ка ко мне в карман за папиросами! Мне не с руки.

Он еще держал Пашку за шиворот, но тот дернул плечом, отвернулся в пол-оборота.

— Что? Совесть проснулась? Это хорошо, если так… Ну, а как же нам быть с твоим преступленьем-то? Слышь?

Пашка презрительно вытянул губу — подумаешь, в карман залез!

Глаза его в таинственном сером прищуре спрятали от мужика презренье ко всем его понятиям, а скрытая за плечом улыбка была снисходительной ухмылкой, вобравшей в себя все секреты его двора — удачные кражи, ограбленье слабых ребят и новые смелые планы. Как удивился бы этот въедливый дяхан, узнай он, что у Косолапого готов план, и они в воскресенье должны будут пойти в одну квартиру. Да еще как пойти — днем! Но разве этот чугрей поймет, что так безопасней…

— Ты что — не слышишь? Я говорю: как быть с твоим преступленьем?

— Гм! Карман… Подумаешь, там… Дело. Гм!..

— Что, что?! — мужик тряхнул Пашку обеими руками. — Так вот ты как рассуждаешь! Ты это за игрушечки принимаешь! А ну, пошел! Пошел! Я тебе сейчас покажу, почем сотня гребешков! Я тебе по-своему! Я тебе!..

С руганью, подталкивая плечом и коленом, мужик потащил Пашку в другую от милиции сторону. Тут надо бы радоваться, но на душе у парня было тревожно. А мужик все ругался, тряс его и подгонял, будто торопился донести свой кипяток, чтобы где-то там, наверно, вон в тех прокопченных домах, выплеснуть на Пашку с еще большим жаром.

— Открывай! Я! Ну, чего смотришь?

Женщина стояла в проеме отворенной двери, слившись своим темным платьем с мраком прихожей, и только лицо да кисти рук слабо проступали из темноты, как на старой иконе. Она отступила с порога, а когда мимо ее шаркнул по стене Пашка, которого мужик втолкнул впереди себя, — о чем-то несмело спросила. Голос был тихий, добрый.

— Не твое дело! Разбираться привел! Валька дома?

— В вечернюю она…

— А выводок?

— Дома. Одни сидят. Я сейчас была…

— Ладно! Не мешай! — покрикивал мужик, видать опасаясь сбить в разговоре с женой сердитый тон, позарез нужный ему.

Женщина юркнула в кухню, откуда тянуло щелоком и керосиновой гарью. Пока мужик тщательно запирал дверь, жена раза два робко выглядывала в коридор, должно быть, хотела что-то узнать, но так и не осмелилась.