Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Вот что прочитал Володя:

«Славные юноши! Если вы не забыли старого учителя, то вот вам мой привет.

Мне же, юноши, пришлось оставить школу. Добрые дяди нашли необходимым позаботиться о моем здоровье и переменить мне климат. Вредным для моего здоровья показался им и мой флигелек. Сейчас у меня прекрасная квартира: прочная, спокойная, в меру прохладная, в меру сырая. Чтобы никто меня не беспокоил — в окне сделаны решетки, меня запирают снаружи, а у железной двери ставят няню с рыжими усами и со штыком.

Все хорошо, ребята. А теперь хочу сказать вам несколько напутственных слов. Если что узнаете о старом учителе, не ломайте зря голову над его судьбой. Со временем все узнаете и поймете. Верьте — наступит время счастливой встречи. Время это, милые юноши, уже близко. Тогда раскроются для вас храмы наук, засияет над землей новое солнце. А пока растите, копите силы, которые понадобятся вам в недалеком будущем. Не живите, как улитки. Учитесь ненавидеть неправду и мерзости, с которыми вам придется встретиться на жизненном пути. Учитесь делать то, что полезно людям. Остальному научит вас жизнь. Таково мое короткое назидание.

За школьные годы я полюбил вас. Учились вы хорошо, и зерно, брошенное мною в ваши чистые души, верю, даст добрые всходы. За это мне хочется оставить вам память.

Зайдите ко мне на квартиру, спросите тетку Афанасьевну. Она вам передаст кое-что.

А пока до свидания, друзья мои. Растите и будьте здоровы!

Володя перечитал письмо еще раз и еще. Шутливо-ласковый голос Михаила Степановича звучал из каждой строки. Сначала Володя в иносказательных фразах не уловил смысла: волнение мешало этому, да и само послание было слишком туманным и казалось адресованным кому-то другому. О каких добрых дядях шла речь, о какой новой квартире? Ясно было одно: каждая строчка письма наполнена любовью к нему, Володе.

За эту любовь он готов был пойти на самое суровое испытание, на допрос к самому страшному жандарму.

Мерные шаги послышались за окном. Володя спрятал письмо в карман, с невозмутимым видом склонился над конторскими книгами. Осыпанный бисерными каплями дождя, посапывая и приглаживая мокрые усы, в канцелярию вошел Друзилин…

До субботы Володя не мог выехать в Подгорск. Он продолжал аккуратно исполнять свои обязанности: собирал рапортички, писал ведомости, гонял дрезину, бегал с рулеткой по котлованам мостов, обмеривая каменные устои, переписывал шпалы, носил Анне Петровне воду, рубил дрова. Сосредоточенная задумчивость не сходила с его обожженного солнцем лица. Этот сероглазый, малоразговорчивый вихрастый юноша в заплатанных штанах и неуклюжих башмаках начинал нравиться Друзилину, и он уже с удовлетворением подумал о том, что табельщик из парнишки выйдет неплохой.

Всегда была довольна Володей и Анна Петровна. Она посматривала на него все более ласково, а однажды утром, видя, что Володя питается всухомятку — хлебом, помидорами и чаем, принесла ему горячих пирожков и крынку кислого молока.

Володя вспыхнул, насупился…

— А ты не ерепенься, парень, — сказала она. — Я не от хозяйского, я от чистого сердца. Ты дров-то больше не руби. Пускай рабочие рубят — это их дело… Ты только водички мне приноси… Ладно?

И Аннушка так подкупающе просто улыбнулась, что Володя не нашелся, что ответить.

С этой поры на конторском столе по утрам всегда появлялось что-нибудь вкусное, горячее… Володю это обижало и унижало, но он был голоден и съедал все, что подсовывала ему жена мастера. Потом на сундуке, на котором он спал, появились матрац, одеяло и подушка — новый знак расположения хозяйки. Отказываться от этого не было смысла, и Володя очень неуклюже попытался поблагодарить ее, на что Анна Петровна только усмехнулась, потрепала его вихор:

— Эх, ты… глупый… А ты спи знай… Все мягче бокам твоим…

Володя с нетерпением считал оставшиеся до воскресенья дни. Закончив работу в конторе, он брал с собой томик Лермонтова, шел в степь. Ему хотелось побыть одному.

Перейдя пути полустанка, он брел по черной безлюдной дороге, пока не скрывались позади низкие кирпичные строения. После обложных дождей установились погожие вечера. Степь лежала вокруг, вызолоченная солнцем, обнаженная и тихая. В прозрачном, словно стеклянном, воздухе четко вырисовывались далекие курганы, красноватые сады хуторов, рогатые ветряные мельницы.

От высохших придорожных трав тянулись четкие тени. Только кое-где в ожившей после дождей зелени цвел запоздалый дикий цикорий, робко голубели васильки. Грустного осеннего молчания была полна степь. Даже кузнечики не стрекотали в траве, безмолвно выпрыгивали из-под ног. И только маленькая серая птичка, сидя на кусте перекати-поля, одиноко и сиротливо попискивала. Володя уходил все дальше и дальше по пустынной дороге.