Миервалдис Бирзе - Песочные часы [Повесть]

И снова воспоминания о минувшей войне наводят Эгле на размышления о времени и человеческой судьбе, о смысле жизни. Слушая чистую и прозрачную, как трель жаворонка над весенней рощей, музыку Баха, Эгле как бы размышляет вслух: «Тогда в лесу, где остались мои больные, я нашел несколько латунных гильз. И тогда же мне пришло в голову, что я до сих пор как-то не задумывался над тем, что пули существуют, чтобы расстреливать людей. Лишь недавно, вновь перебирая все это в памяти, я сообразил, что всегда был только врачом, лекарем, а не слишком ли это мало? Врач не целебный родник, из которого страждущий напьется, и дело с концом. Родник — не человек, он лишен души. Врач — человек, и он обязан вникнуть во все, что переживает его пациент, должен пытаться постичь самое жизнь».

Так, путем довольно сложных ассоциаций и размышлений, развивается основная тема повести о времени и человеческой судьбе. Идею нельзя убить насилием, человек — активный строитель жизни, своей жизни и чужой, каждый смертный отвечает перед бессмертной историей.

Круг замыкается — смерть одного человека не означает конец человеческой жизни вообще, ибо эстафета мысли, творческих деяний, величия духа, благородства и честности вечна. В этом смысле развитие основного мотива повести как бы напоминает движение песка в стеклянных песочных часах сколько раз чья-то рука перевернет их, столько раз вновь пересыплется желтый песок из верхней колбочки в нижнюю. Сколько бы раз Эгле не возвращался к размышлению о смысле жизни, столько же раз он вынужден признать: «…Жизнь не останавливается…»

Такое нарочитое возвращение к одной и той же мысли, попытка многократно, как бы с разных сторон, рассмотреть один и тот же мучительный вопрос о жизни и смерти обуславливается и необычностью ситуации, выбранной писателем, — ведь речь идет о человеке, о враче, который должен умереть и который ни на минуту не сомневается в трагическом исходе своей болезни. Подобная ситуация психологически оправдывает этот своеобразный художественный прием многократного возвращения к одной и той же мысли, которая развивается как бы по спирали, при каждом своем возвращении захватывая все больший и больший круг острых жизненных проблем. И действительно, перед лицом смерти человек вправе судить себя и других по самым высоким законам этики и морали. Судный день «настанет для каждого, — думает Эгле, слушая реквием. — Не бог будет судить нас, бога не существует, но у Человека существует совесть, и Судный день совести будет у каждого из нас. Великий суд, о котором поведал композитор. И на этом суде, как поется в реквиеме, „тайное станет явным, и воздастся каждому по делам его“, потому что свершится в присутствии неподкупного свидетеля, имя которому — Память. Каждый однажды предстанет перед судом своей совести. Она будет судить за преступления, не предусмотренные кодексом законов. Нет закона, по которому ты обязан в трудный час поделиться куском хлеба; и лишь ты один знаешь, мог или не мог протянуть руку утопающему, ведь посреди озера не было никого, кроме вас двоих. Существуют преступления, не оговоренные законами. И у того, кто считает, что ему такой суд не грозит, возможно, отсутствует совесть».

Таким морально-этическим критерием в повести является жизнь самого Эгле. На пороге смерти он не только подводит итог всему прожитому, но и думает о настоящем и о будущем. Уходя из жизни, он заботится о том, чтобы больница осталась в надежных руках, чтобы выстроили новое здание санатория, чтобы его сын Янелис пошел на работу — словом, он продолжает свою «земную жизнь», как солдат, до последнего дыхания не покидая пост. Видимо, поэтому в повести так мало внимания уделяется описаниям физиологического состояния смертельно больного человека. Центр тяжести перемещен на изображение его внутреннего богатого духовного мира, на то, чтобы показать, как сильный, волевой человек преодолевает страх смерти и этим побеждает физическую смерть, обретая духовное бессмертие.

Эгле понимает, что его болезнь — не трагическая случайность, а необходимость, — наука требует жертв. Как-то в разговоре со своим коллегой Берсоном Эгле сказал: «Кох. Открыл туберкулезную палочку. До него врач сражался с чахоткой вслепую… Вот Форланини, впервые применивший поддувание легких, пневмоторакс. Сколько жизней спас этот итальянец» зажимая дырки в легких обычным воздухом! Вот третий бородач — Павлов. Его исследования нервной системы доказали, что лечить надо не только болезни, но и больного человека… «А между ними — сотни таких, как мы с тобой. И кое-кому не везло…»