Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

— Тсс!

— Архитектору следовало бы помнить: овладевай знаниями, а потом уже… — погрозил ему пальцем Торнике.

— Потом, потом! А может быть, я уже сейчас готов!

— Тебе так кажется! — насмешливо улыбнулся Торнике.

Заза почему-то был твердо уверен (хотя на первый взгляд это казалось непонятным), что именно музыка побудила Рамаза начать этот разговор.

— Знаешь, что я тебе скажу: лучше учиться, чем писать заявления: дайте мне это построить, дайте мне то установить. А вот когда созреете, тогда все придет само… Вы пока еще молоды! — Можно было подумать, что себя Торнике молодым не считает.

— Тсс! — опять зашипела на них Нинико, которую, впрочем, этот разговор явно интересовал куда больше, чем Сибелиус.

— Ты просто педант, — сказал Рамаз Торнике. — Надоела твоя вечная объективность!

— Тебе не нравится объективность?

Торнике обратился к Нинико:

— И вам тоже не нравится объективность?.

— Нет?

— Ого?

Нана продолжала играть. Снег шел в Тбилиси, в Сахаре, в Москве.

По улице шла высокая тоненькая девушка в желтой вязаной шапочке. Девушка иногда терялась в густой толпе прохожих, но шапочка ее все равно была видна. Высокая, смешная шапочка, какую обычно носят дети.

Заза встал, подошел к окну, отодвинул занавеску и посмотрел на улицу.

Вначале он не мог разобрать, в самом деле идет снег или нет. Но, вглядевшись как следует, он увидел: в фиолетовом свете уличного фонаря порхали снежинки. В это время кто-то положил ему руку на плечо, он обернулся — Торнике.

— Не люблю, когда спекулируют таким понятием, как возраст, — сказал Торнике и поглядел на часы.

— Рамаз хороший парень.

В последнее время Зазе стало трудно говорить с Торнике.

На тротуаре лежал круг света от лампиона, точно такой, каким освещают балерину на сцене. Круг непрестанно двигался, словно нащупывал кого-то, и Заза ждал, что вот-вот в круг войдет девушка в желтой шапочке. В это время музыка прервалась и шумное движение стульев оповестило о том, что все уселись за стол. Заза не оборачивался.

«А я-то надеялся, что все давно забыл», — думал он.

— Заза! — окликнула его Нинико. Он повернулся к столу. Папуна опять стоял. С бокалом в руке он возбужденно что-то говорил. Заза слышал отрывки фраз, лишенные какой бы то ни было связи.

— Современная физика… — говорил Папуна, — абстрактна, как скелет бога.

Нет, это невыносимо!

— Мне ничего не надо, — донесся до него голос Нинико, — только сидеть и вязать, и театра не хочу и вообще ничего!

— Так и состариться недолго, — заметила с улыбкой Нана.

— Ну и пусть, мне не страшно?

— Поэтическая смелость Эйнштейна, — говорил Папуна, — консерватизм Ньютона…

— Сидеть себе и вязать…

— Не бойся, войны не будет.

— Братцы, я пьян, — сказал Рамаз.

— Хоть бы все время шел снег, — продолжала Нинико, — хоть бы… хоть бы… Боже, как много снега! — воскликнула Нинико, когда они вышли на улицу.

— Давайте пойдем пешком!

— Я тороплюсь, — сказал Папуна, — Лейла дома одна.

— Ага, теперь ты вспомнил о Лейле!

— Я о ней всегда помню!

— И мне утром рано идти в институт, — сказал Торнике.

— Лучше остановим такси. Ты тоже спешишь? — спросила Нинико Зазу. — И тебе надо вставать рано?

— Я всегда встаю рано, — улыбнулся Заза, — в семь часов я уже на ногах!

— Атавизм, — сказал Папуна, — это атавизм чистой воды. — При чем тут атавизм? — возразил Торнике. — Что может быть лучше раннего утра. — Ну вот, я и дома, — распрощался Рамаз, — я живу тут же! — Ушел, слава богу, — вздохнул Торнике, пятерых такси не возьмет. — А ты эгоист, однако! — заметил ему Папуна. Заза шел впереди и, не оглядываясь на Папуну, бросил: — Ходи побольше пешком, а не то растолстеешь. — А я не боюсь, — Папуна беззаботно засмеялся. — Да-да, и про гимнастику не забывай. — Начинаем утреннюю зарядку, — подражая диктору, заговорил Папуна, — разведите руки в стороны… — Спорт, спорт, футбол, баскетбол… Хватит, сыт этим по горло! Неужели у нас нет других интересов? Поэзия… — ни к кому не адресуясь, почти про себя проговорила Нинико. — Вот видите, до чего мы дожили, — загорячился вдруг Папуша, — издеваться над поэзией! — Никто над поэзией не издевается, — вступился Заза, — всему свое место! — Хорошо, что еще так, великое вам за это спасибо, — Папуна поклонился. — Большое спасибо! — Почему ты вдруг рассердился? — сказала Нинико, притворившись испуганной. — Меня в самом деле интересует, кто у нас теперь самый лучший поэт? — Руставели, — отрубил Папуна. — Да не может быть? — с деланной наивностью удивилась Нинико. — Представьте себе, что это так! — Вдруг Папуна увидел такси. — Такси, такси! — закричал он и помчался к машине. — А говорит, что не любит спорт! — засмеялась Нинико. Папуна остановил машину: — А ну, кто едет? — Я иду пешком, — сказала Нинико. — Ты всегда так, — раздраженно заметил Папуна, — значит, и нам придется идти пешком. — Но почему же? Вот Заза меня проводит, верно, Заза? — Провожу, — пожал плечами Заза, — не идти же тебе одной! — Мне в Сабуртало, — извиняющимся тоном проговорил Торнике и посмотрел на часы. — Езжайте, езжайте, — сказала Нинико, — Заза меня проводит. — Ну, всего, — захлопнув дверь, Папуна опустил стекло и, высунув голову, крикнул: — Звоните, не пропадайте! — Оставьте мне сигареты, — попросил Заза, подойдя к машине. — У меня «Прима». — Ничего, давай. — Ну, поехали, — Торнике сел рядом с шофером. — Пока!