Тамаз Чиладзе - Дворец Посейдона. Сборник

Войдя в свою комнату, он зажег свет и подошел к шкафу. В дверцу было вделано большое зеркало, в котором он отражался во весь рост, босой, в ночной рубашке, со слезами на глазах, — очкарик! Он долго стоял у зеркала, не утирая слез, которые все лились и лились без конца.

Утром его разбудила тетя. Она таким спокойным голосом справилась о его самочувствии, что он усомнился, не привиделось ли ему во сне все происшедшее этой ночью. И, как дурной сон, преследовало его какое-то чувство вины.

«Мамы дома не было — это видно по всему, А может, она и вовсе не приходила», — думал он, сам понимая, что просто успокаивает себя.

Возвращаясь из школы, он встретил в подъезде близнецов — Котэ и Сосо. Они как-то странно переглянулись. Его удивило, что они не стали дразниться. На это он, конечно, особого внимания не обратил, но в квартиру не вошел, вернулся. Мальчишек уже не было. Миха удивился, где они умудрились спрятаться на этой голой лестнице, в пустом подъезде. Он не знал, куда идти. В это время перед домом остановилась зеленая «Волга» Робинзона, Избегая встречи с ним, Миха поспешно зашагал по улице. Но голос Робинзона настиг его;

— Миха, подожди меня!

Михе очень не хотелось разговаривать с ним, но и бежать было стыдно.

Подойдя к Михе, Робинзон поднял руку, и Миха попятился назад, думая, что тот собирается его ударить. Заметив это, Робинзон улыбнулся и мягко опустил руку на его плечо.

— Ладно, давай мириться.

Такая деликатность Михе показалась странной, и он подумал, что Робинзон по своему обыкновению потешается над ним.

— Ты уже взрослый парень, Миха, мужчина. Ничего не поделаешь, мы все потрясены, но ты должен крепиться.

Что это, на самом деле, или повое издевательство, или…

— Позвонили из милиции, и мы сразу кинулись туда, Отца твоего я подвез в больницу.

— Из милиции?

— Да… Сейчас я отвез твоего отца… Оказывается, автобус… Словом, несчастный случай…

«Мама! Мама! Мама! Мама умерла», — промелькнуло в голове у Михи, но он тут же с подозрением взглянул на Робинзона. Но нет, таких шуток, наверно, не существует на свете, и не может существовать. Как можно шутить такими вещами? Но он все же предпочел сохранять достоинство перед тем, кто сейчас прикидывается мягкосердечным добряком. Заплакать перед Робинзоном — значит простить ему все. Нет, он сейчас не мог заплакать, да и вообще ничего не мог. Лучше всего, пусть Робинзон уйдет, уйдет и оставит его в покое.

Обо всем этом он думал так спокойно, потому что в глубине души не верил в смерть матери. Труднее всего поверить в смерть человека, которого любишь больше всех на свете. Это настолько трудно себе представить, что начинает казаться, что, кроме тебя, все ошибаются, все, кроме тебя, и пока ты этому не веришь, смерть бессильна, потому что и впрямь может оказаться, что все ошибаются, все.

— Хочешь, я и тебя подвезу? — спросил Робинзон.

— Нет, спасибо! — сказал он и собрался уходить.

Он почувствовал, что оставил Робинзона в дураках.

Когда Миха отошел на довольно большое расстояние, Робинзон снова окликнул его и удивленно спросил:

— Ты понял, что я тебе сказал?

Вот как! Робинзон пришел поглазеть на борьбу, а борцы не явились, и билеты в ложу оказались ни к чему.

«А может быть, это все-таки правда? — Сейчас он уже не чувствовал на своей спине взгляда Робинзона и был свободен. — Вдруг это окажется правдой? Может же быть… Это, конечно, невозможно, но все-таки… вдруг…»

В день похорон матери отец надел черный костюм. На белоснежную сорочку повязал черный галстук. Он поминутно заглядывал в зеркало, отодвигал покрывало, стоял и смотрел на себя. Потом пришел Робинзон в сопровождении каких-то людей, нагруженных большими корзинами. Робинзон вывел отца в другую комнату.

— Икру я взял из ресторана, барана купил на Навтлугском рынке. Еще принес десять килограммов рису, как знать — может, не хватит…

— Эх, мой Робинзон, разве сейчас до поминок!

— Надо, надо, ничего не поделаешь, родственники приедут из деревни, их надо кормить. Не сделаешь, скажут — не любил. Людям надо пускать пыль в глаза!

— Эх, мой Робинзон!..

— Вино я велел привезти из Гурджаани, кахетинское — натуральный материал восьмого номера. Фасоли у нас достаточно, есть зелень, рыба, что еще надо! Да, был я на кладбище, ничего, место неплохое, И там нужно было подмазать, кто же тебе так, за милую душу, даст хорошее место! Кладбище сейчас вроде как театр.

— Эх, Робинзон!

Робинзон запихнул отцу сдачу в маленький нагрудный карман пиджака.