Владимир Степаненко - Майские ласточки

— Папка, почему ты не обедал? — обеспокоенно спросила дочь. — Маму огорчил. Она старалась для тебя. Пельмени приготовила. Я буду с вами ужинать. Постарайся быть вовремя, если хочешь исправиться. Я тебя жду.

— Постараюсь исправиться.

Дед с сожалением посмотрел на лежащие бумаги, отбросил упавшую прядь седых волос на лоб. Записал на отрывном календаре: «Сегодня ужинать». И, откинувшись на спинку кресла, устало закрыл глаза, задумчиво повторил любимые строки:

Прошел год. И снова весна напомнила о себе холодными и затяжными дождями. Они смывали последние остатки снега в городе, ручьями прыгали с крутого, обрывистого берега к Тоболу, где синел вспученный лед, и на течении, в широких промоинах источенными краями проносились охапки растрепанного сена, разбитые ящики, вырванные с корнями кусты, разбитые чугуны и старые ведра.

Иван Тихонович изредка получал письма от Насти из Одессы. Они заставляли его волноваться. Но порой ему казалось, что он напрасно строил разные планы и обманывал себя. Если за столько лет ничего не изменилось в их отношениях, то навряд ли сейчас можно ожидать чего-то нового. Но он не переставал думать о женщине, продолжая ее все так же беззаветно любить. Она оставалась для него все такой же близкой и желанной, как в тот первый день неожиданной их встречи около взорванного дома. Берег в памяти ее шепот, горячие и благодарные слова.

В письмах Настя иногда присылала фотографии. Они подтверждали с необыкновенной точностью, что Олег становился все больше и больше похожим на отца. Тот же разлет бровей, раздвоенный подбородок. На обороте фотографий находил одну и ту же горделивую надпись: «Мой сын».

Иван Тихонович ловил себя на том, что тоже хотел с такой же затаенной радостью громко сказать: «Мой сын». Уверял себя, что сын удался бы по росту, унаследовал бы его серые глаза и доброту. Но о сыне приходилось только мечтать. В такие минуты он испытывал обиду на Настю, а когда вспоминал о дерзком письме Олега, менялся в лице, а сердце начинало щемить от боли. Снова и снова возвращался он мысленно к последнему воздушному бою 16 апреля. Придирчиво анализировал свое поведение, стремительные атаки и не отыскивал допущенных ошибок. А разбор проводил он строгий, сам себе был судьей и обвинителем. Оказывается, ничего не забылось, и каждый выполненный в бою переворот, мертвая петля вспоминались сейчас особенно остро, определялись место и высота.

Из последнего письма из Одессы Иван Тихонович узнал, что Олег не попал в Армавирское училище военных летчиков: срезался на первом же экзамене по математике. Срочно послал в Одессу телеграмму: «Жду Олега. Обязательно помогу!».

А через день в управление пришел короткий ответ: «В толкачах не нуждаюсь».

Телеграмма оказалась без подписи, но нетрудно было догадаться, что писала ее не Настя, а Олег, еще раз продемонстрировав свою неприязнь к Очередько.

Иван Тихонович не мог понять, почему парень продолжал копить злобу и не менял к нему отношения. Память переносила его к Сергею Ромашко, вспоминал влюбленность своего ведомого, товарищескую привязанность и полное подчинение. Не забывались трудные бои, совместные вылеты с разных аэродромов, мокрые гимнастерки с выпаренными белыми пятнами соли на лопатках. Он мог бы рассказать Олегу, как Сергей однажды признался ему, что засмотрелся на новенькую, курносую оружейницу с ямочками на щеках. «Понимаешь, Иван, прыгает, как воробей, около самолета, а влезть на крыло не может. Пришлось мне подсаживать. Легкая девчонка — перышко!» Потом Сергей, краснея от смущения, попросил одолжить ему пилотку на танцы. «Я не балуюсь. Кажется, полюбил воробушка!» А вот как вышло — теперь он любил жену своего ведомого и не видел в этом ничего противоестественного. После смерти Сергея она имела право устраивать свою жизнь!

Через месяц после телеграммы пришло от Насти письмо, и уместилось оно на одной странице. Извинялась за Олега и его глупую телеграмму. Писала, что сын вернулся домой после поездки в Армавирское военное училище летчиков и начал работать в порту грузчиком. Записался в клуб ДОСААФ. Хочет летать, но удастся ли ему осуществить свою мечту, она не знает. О себе Настя писала, как всегда: «Живу, работаю».

Иван Тихонович внимательно посмотрел на стол, заваленный бумагами. На глаза попалось письмо от начальника политотдела. Неизвестный подполковник приглашал ветерана в родной полк, где собирались отмечать тридцатилетие со дня присвоения гвардейского звания. Не пришлось напрягать специально память. Со щемящей болью в сердце увидел тот далекий день, который врезался в память своей необычностью и значительностью. Полк стоял на аэродроме около польского города Турбя. Дрались за Вислой. На Сандомирском плацдарме шли тяжелые бои, и каждый солдат и офицер 1-го Украинского фронта видел уже землю Германии, стремился к ней.