Вячеслав Пальман - Девять хат окнами на Глазомойку

Как и Савин, председатель колхоза был из местных, он родился в одной уже несуществующей деревне.

Воспоминания придавали народившемуся дню особенное значение. Жизнь…

Утро высветилось, небо разгорелось, и солнце раза три пыталось было пробиться сквозь поредевшую облачность. Когда лучи его врывались в окошки меж облаков, все вокруг приобретало оттенок праздничности, свойственной молодой весне.

Михаил Иларионович медленно шел вдоль порядка, впитывая эту праздничность, ощущая в себе молодую упругость. Слава богу, его родные Лужки живут и будут жить. Потянуло дымом с тимохинского огорода, там жгли ботву, оставшуюся от зимы. Мычал на улице успевший запутаться в длинной веревке теленок. За речкой дробно стучал движок. Это Митя Зайцев — и швец, и жнец, и на дуде игрец — запускал свой трактор, чтобы подвезти к откормочнику едва ли не последнее сено. Вместе со скотником и женщинами он обеспечивал зимой две сотни бычков на откорме. Дойных коров колхоз в деревне не держал, их увезли и собрали в новом, гулком, как казарма, комплексе на окраине Кудрина. А чтобы найти народ для обслуживания, Дьяконову пришлось уговаривать людей из малых деревень, строить им дома в селе. Одно к одному… Теперь и навоз оказался далеко, из Кудрина он, понятное дело, не всегда попадал на лужковские поля. Не больно навозишься по бездорожью за четыре версты.

Сделав круг по деревне, Савин вернулся к своему дому. На крылечке, тепло одетая, сидела Петровна и жмурилась, подставляя под неяркое солнце морщинистое лицо. Увидев сына, неловко поднялась и пошла навстречу.

— Пропал, совсем пропал, — сказала она. — Подумала, уж не уехал ли? Смотрю, конь здеся. Поди, так и не спал?

— Отдохнул. А Катя еще спит?

— Посуду моет, где там спать. Меня отослала, чтобы лежала, а я вижу солнышко, ну и вышла погреть косточки. Все-то мне холодно, сынок, все никак не согреюсь. Вот она какая, старость. Ведь третий год на девятый десяток. Зажилась.

— Чего годы считать, мама. Все наши. Я тоже не бог весть какой молодой. И Катя… — Он вздохнул. Как просто вчера переступил круглую дату. И ничего не произошло, все такой же. Только вот не спал, и спать не хочется.

Они посидели на крыльце. Тепло. Тихо. Петровна вдруг сказала:

— Ты о старости не думай. Пока жива, загораживаю от плохого, стою, значит, на дороге у этой безглазой. Вот так-то. Тебе надо долго жить, делов много, заботушки не убавляется. Слышу, как охаешь по ночам, когда здеся ночуешь. Ты отдохни хоть нонешний день. Твой он, день-то, праздничный.

Из большой когда-то семьи у Петровны остался один Миша. А младшая дочь с мужем проживала на востоке, писала раз в год, ко дню рождения, и давно считалась отрезанным ломтем. Отец Михаила Иларионовича покоился на лужковском кладбище. Так что он один; тем дороже, что один. Когда бывал в Лужках, Петровна так и ходила следом, радовалась за него и боялась, зная, какой он напористый, неуступчивый в делах. С такими-то и случается всякое скверное.

Сейчас она стояла против сына и разглядывала, баюкала ласковыми глазами, цепко запоминающими все: и какой он суховато-крепкий телом, и какое у него смышленое, упрямо-округлое, отцовское лицо со светлыми глазами, глядевшими на мир требовательно и спокойно. И что-то новое видела на этом знакомом до последней черточки лице — две глубокие складки от носа к подбородку, придающие особенную твердость и волю. И поредевшие волосы, будто и не было у Миши тех русых и мягких волос, которые она не без труда промывала со щелоком, а он, неловко наклонившись, все покрикивал мальчишеским дискантом: «Хватит, ну хватит тебе!..»

Ладным и крепким еще человеком видела его мать. Радовалась бесконечно приезду в такой день. Вот здесь он появился на свет белый, в это окно первый раз осмысленно поглядел на зеленые берега Глазомойки.

На крыльцо подымались рядышком. Савин даже под локоть ее взял. И двери перед ней открыл. Этак приятно, что загордилась.

Михаил Иларионович походил по комнатам, пошел на кухню, поздоровался, поговорил с женой и, вернувшись, сказал:

— Прилягу. Ты закрой ко мне дверь.

Он медленно разделся, лег на бок. И почти сразу уснул, подложив под щеку ладонь, как засыпал в детстве в этой же комнате.

Петровна с невесткой посудачили на кухне и, не сговариваясь, пошли в огород, чтобы не пропадал даром такой яркий день. Разделали по грядочке и взялись сеять морковь и петрушку, семена которых уже набухли в мокром песке, завернутые в тряпочку.