Янис Ниедре - Деревня Пушканы

На дороге, шедшей вдоль поля и мимо русской деревни, три оборванных мальчугана гоняли обруч.

Гоняли его на самом деле только двое меньших. Старший держался поодаль, то ободряя обоих пацанов, то одергивая их. Но едва в стороне Пушканов или на большаке, что в километре, или чуть севернее он замечал повозку или велосипедиста, как поворачивался к деревушке и звонко запевал «Коробочку». Он пел так громко, что с ним не мог бы потягаться даже очень голосистый мужик, и его наверняка слышно было на всех дворах русской деревни. И конечно же в смахивавшей на баньку лачуге на опушке молодняка.

Солнце клонилось к закату. В ближнем вуценском леске уже потемнели, похолодели и сонная хвойная зелень, и бурые сосновые стволы. Мальчишки продолжали гонять обруч. Только теперь оба меньших часто останавливались, не слушали старшего, было видно, что им надоело играть здесь.

Спустя полчаса из лачуги Изота выбрались двое и быстро скользнули в молодняк. Тот, что повыше, обернулся возле первых осинок и помахал мальчуганам шапкой.

— Все! — сказал парнишка. — Сбегаю к нему, а вы останьтесь! Как свистну протяжно, тогда…

— Как свистнешь протяжно… — высморкались пацаны. Но все же чувство товарищества взяло верх, и они послушались старшего.

В осиновой чаще Мишу ждали одетый по-городскому русский парень и Викентий Русин. У Викентия на плече набитый инструментом мешок с привязанными крест-накрест веревками, чтобы нести его на спине, как у отправляющегося на заработки крестьянина. На голове — солдатская фуражка старой русской армии с надломленным козырьком, какие в девятнадцатом году носили многие латгальские парни.

Викентий задумчиво, даже озабоченно смотрел на свои ободранные ботинки и слушал — вполголоса, но энергично говорившего русского парня.

— За мать не беспокойся. Она не из тех, что стонут. И я тебе как куму говорю: наши не забудут ее!

— Спасибо… — Викентий в нерешительности потоптался на месте. — Я ведь не об этом.

— Так чего же медлить? Чем быстрей скроешься, тем лучше. У тебя все собрано. Каждую минуту этот дурень может со шпиками ворваться и в нашу деревню. Думаешь, он не пронюхал, куда ты делся?

— Наверное.

— Миша!

— Да?

— Миша, тебе еще одно задание. — Русский парень, словно желая опереться на мальчика, положил ему на плечо руку. — Отведешь моего друга до болотной дороги. До бочагов, по эту сторону Большого острова. Пойдешь на некотором расстоянии впереди и будешь наблюдать за окрестностью. Если заметишь кого-нибудь поблизости, начинай насвистывать. Понял?

— Понял. — Миша повернул назад к опушке молодняка.

— Эй, куда ты?

— Фомку с Игнатом отпустить.

— Я сам им скажу. Будь здоров, Витя!

— Бывай здоров!

Листва зашевелилась, и оба путника исчезли в чаще берез и осин. Русский парень какое-то время еще постоял, затем повернулся и, раздвигая руками трескучие деревца, начал продираться туда, откуда доносился стук и звон — ребята гоняли обруч.

Упениеки молотили. Навалили в риге на колосники под самый потолок хлеба, до вторых петухов топили сухими поленьями похожую на черную гряду печь, затем повесили на гумне фонарь, накидали на глинобитный пол хрусткий ячмень и, ступая по нему, молотили цепами до тех пор, пока не выбили самые последние никудышные зернышки. Молотили втроем: отец, Петерис и Анна. Мать пришла помогать копнить солому и веять зерно, и все в спешке — у нее постоянно одна работа другую подгоняла: на скотном дворе, на овощных грядках, у печи или плиты. Молотьба длилась несколько дней и ночей, и лишь когда последнюю сметенную мякину засыпали в мякинник, у Анны выпала минута, чтобы пробраться к Русинихе. Но не успела она миновать двор Тонслава, как навстречу ей вышла Моника, словно она подкарауливала Анну. Позвала в избу.

«Чего ей? Из-за Петериса, должно быть. Будто у меня над ним власть какая, будто Петерис меня слушать станет».

Но Моника настояла на своем. Вошла в сени, захлопнула открытую вьюшку дымохода.

— Если ты к Русинихе, так скорей возвращайся!

— Почему это?

— Там обыск, фараоны… — зашептала Моника и толкнула ее поглубже в угол, откуда разило кислым и помоями.

— Обыск?

— Викентия ищут. А дома у вас никто ничего не знает? Ну и люди. Понаехали полные роспуски народу. И с бляхами на шапках, и обычно одетые. И дурень этот, Антон, с ними.

— А Викентий?

— Должно быть, ушел. А то чего бы они так долго копошились там? Курситисовские малыши пошли посмотреть, так их дальше ворот не пустили. На дворе усач стоит с револьвером и караулит, никого из любопытных не пускает.