Канни Мёллер - Я - Янис

Разозлиться на собственного брата, да так, что видеть его больше не хочешь — хуже не придумаешь! Так я разозлилась на Зака. Стояла, уставившись на ворота Грёна Лунд, и кипела от злости!

Больше не дождется от меня ничего хорошего!

Вернется домой ночью и захочет залезть в окно — и не подумаю ему помогать!

В общем, я решила его разлюбить. Налить ему полный рюкзак кетчупа — это по-детски, я знаю. Будь я помладше, что-нибудь такое и сделала бы — насыпала бы скрепок в кровать, например, — но теперь не буду. Теперь я умная. Пусть узнает, что такое сестра, которой нет до него дела. С этой минуты я буду смотреть сквозь него. Заговорит — не буду отвечать. Посмотрит на меня — а я в сторону. Как будто его и нет. В одной книжке про индейцев было написано, что так можно наказать человека: тот, кто совершил преступление, становится для всего племени невидимкой. И тогда преступник сходит с ума. Ну, по-настоящему. Становится сумасшедшим. Запросто. Хотя я, конечно, не целое племя. Я один-единственный человек.

Что делать, если тебя предал лучший друг? Да, Зак мне не только брат — я люблю его больше всех в мире. Наверное, даже больше, чем маму.

Зак пропал вместе с моими деньгами. Маме он сказал, что мы пойдем в парк Грёна Лунд, он и я. Но потом появился Адидас. Проклятый придурок Адидас! В таких случаях ругаться плохими словами можно. Проклятый придурок! А когда еще ругаться? Когда-то ведь надо использовать такие слова?

— С сеструхой гуляешь? Куда это вы направились?

Сеструха! Как будто я липкое насекомое или слизь на дне мусорного мешка.

А Зак просто стоял и ничего не говорил. Так всегда бывает, как только приходит Адидас. Зак превращается в труса. В жалкую размазню.

Так что я сразу поняла, что будет вместо Грёнан.

— Ты обещал маме, что будешь со мной, — канючила я, как маленькая. — Это мои деньги — их папа прислал!

Народ в метро стал оборачиваться, и я заныла, как трехлетка, чтобы помучить Зака. Когда мы пересаживались на автобус, который идет до Грёна Лунд, они попытались сбежать. Но я успела запрыгнуть в автобус. Тогда они выпрыгнули. Ну и я прыгнула за ними.

— Отдай деньги! — орала я так, что люди оборачивались и смотрели вслед.

Зак рявкнул, чтобы я заткнулась и ехала домой.

А с чего мне ехать домой, если это мои деньги? Он что, подумал, что я прямо так и отдам ему двести крон?

Я добежала до самых ворот.

Когда Зак достал из кармана деньги — мои деньги! — я попыталась отнять их у него.

— Тебе нельзя так поздно гулять одной, — ухмыльнулся Адидас и толкнул меня назад. Прыщей у этого слизняка было больше, чем обычно. Наверное, это потому, что в нем столько гадости — должна ведь она как-то выходить наружу. То есть, если в журналах пишут правду — что красота внутри человека, — то с уродством должно быть то же самое? Ясное дело, если красота внутри, уродство тоже где-то там. Само собой.

А Зак стоял тряпка тряпкой и, конечно, ничего не говорил. Мог бы сбежать от Адидаса вместе со мной, между прочим. На этот раз Адидас был один, никаких идиотов из его вонючей компании рядом не было. Мы бы убежали в зоопарк Скансен и спрятались среди павлинов. Притаились за распущенным хвостом. А потом спокойненько спустились бы обратно сюда. Только он и я. Если бы только Зак не был таким дурацким трусом!

Вместо этого я стояла и смотрела, как брат покупает на мои деньги два билета — один себе, другой Адидасу. Я зажмурилась, как будто светило яркое солнце, но никакое солнце не светило. Главное, что я не разревелась.

Может, только носом немного шмыгнула: в ту же секунду рядом со мной оказалась длинная худая старуха. В уродливом пальто и с коричневой сумочкой. Она протянула мне платок.

— Сморкайся! — приказала она.

Я уставилась на нее: кажется, мы не были знакомы.

— Ты что, не слышишь? Сопливые дети — это гадость! Сморкайся!

Что делать, если незнакомая тетенька сует тебе под нос платок? Приходится сморкаться, не успев даже подумать.

Платок был старинный. С вышитыми красными розами и буквами АЛЬ.

Но этого старухе было мало, она потребовала, чтобы я высморкалась еще раз, чтобы все до капли вышло, как она выразилась.

Я стояла и думала, сколько еще позора мне придется вынести в этот день.

— Детей не учат сморкаться. Ты, может быть, не знаешь, как это делается?