Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Слава богу, что Викентий…

— Что Викентий ушел, слава богу. Но мои говорят, что этим не кончится. Теперь начнут выслеживать всех подряд. Когда на курземской, чулисовской, стороне работала, там за одним батраком тоже охотились. Поймали его и всех остальных тоже обыскивали до тошноты. Кровати, сундуки, тюфяки — все это вверх дном перевернули. У жены одного батрака искромсали свежеиспеченные караваи хлеба. Решили, что она в тесте бомбы или еще что упрятала.

— Думаешь, они и к нам с обыском придут? — Анна вспомнила спрятанную над клетью книгу «Джунгли». Найдут, что тогда? Даром что в лавке куплена. Спрятана, и все… Хоть бы удалось Викентию уйти! А если он где-то прячется? Парень же мог выйти на двор, увидеть преследователей и шмыгнуть в какую-нибудь баньку или сарай. Может, забился, съежившись, на полок спрудовской баньки, как в детстве, когда с деревенскими ребятами в прятки играл… А если они из дома в дом шнырять станут?

Анна уже подумывала, как бы пробраться на нижнюю окраину деревни, в баньку Спрудов, когда в сени, постукивая деревянными башмаками, вошла Тонславиха, а за ней и Езуп.

— Отвязали лошадей… Уезжают! — пробурчала Тонславиха и заковыляла во двор.

— А с собой ничего не забрали? — спросила Моника, уже не задерживая Анну.

— Как будто ничего… — Езуп спрятался за дверной косяк. Чтобы не попадаться на глаза полицейским и Гайгалниеку. Давеча они звали его с собой, а он в запечье — под ложечкой, мол, болит.

Повозка на железных осях, покачиваясь, приближалась ко двору Тонслава. На телеге, свесив через край ноги, сидели два полицейских и штатский в черной, как у ксендза, шляпе, за телегой шагали Волдис Озол, кто-то чужой в грязно-синем пальто и зеленой узкополой шляпе и Антон Гайгалниек. Викентия среди них не было.

— Слава богу, не нашли! — вздохнула с облегчением Анна.

— Загадили деревню, — сплюнула Тонславиха. — Дурной Антон загадил…

Почти каждый день кто-нибудь из пушкановских мужиков бывал на границе мызы Пильницкого. Пройдется от столбика к другому, третьему, глянет на кривые полосы деревенской пашни, посмотрит на сплошные, ровные поля имения, постоит недолго, словно подождет, чтобы его кликнул кто-то. Иной раз взберется на межевой бугор в надежде увидеть что-то невиданное в заросших купами деревьев панских постройках, но так ничего нового и не разглядев, вернется домой. Если случается, что к границе мызы придут сразу несколько жителей деревни, они направятся на залежные поля мызы, потычут палкой или карманным ножом дерн, возьмут горсть земли, поплющат ее на ладони, размельчат пальцами, будут разминать глинистые комочки, точно первые выковырянные из колосьев зрелые зерна. Вместе вспомнят, когда, в каком году на этом поле лучше удалась рожь, в какой год — картошка и лен, что когда-то велел сеять управляющий мызой, как поступали тут арендаторы, когда полоумный пан швырял деньгами в Петербурге и Варшаве, и где здесь осенью надо бы пахать пароконным, а где однолемешным плугом. Прикинут, какую площадь выровняли бы и засеяли толокой за один день. Хоть поскорей бы земельную опись прислали, поскорей натыкали бы границы.

— Страшно долго тянут, — сокрушались пушкановцы. — Давно уже все провернуть надо было. Ударят морозы, выпадет снег, что тогда на заледеневшей земле делать будем.

— Может, в Даугавпилс грамотку отписать? Или самим съездить?

— Да кто же его знает, как лучше… — Судили, рядили, но к общему мнению так и не приходили. Надо все же обождать.

И вдруг десятский оповестил об очередном циркуляре волостных начальников, и закрутилась сумасшедшая круговерть.

— Начнут делить землю! В волости проводят раздел земли! Господи Иисусе, пресвятая богородица, что сейчас в Равиене творится! Все заметались, пишут прошения. На прошлой неделе землеустроительный комитет назначили, которому решать вопрос о панских имениях и казенных землях. Желающим земли надо подавать комитету прошения, как уже в циркуляре сказано. На гербовой бумаге. Каждая бумага стоит рубль. В волости говорят, что комитет и мызу Пильницкого поделит.

— Что, мызу Пильницкого? — всполошились пушкановцы. — Нашу мызу! Шабры, тут что-то неладно! Земля Пильницкого принадлежит нам! Но, поди знай, может, землемеры опись раздела большим начальникам еще не передали. Ведь они так строго наказывали никому ничего не говорить.

Нечего делать, надо идти в Пурвиену и заявить в волости о своих правах. Иначе всякие там безголовые из волостного комитета вздумают кромсать то, что пушкановцам принадлежит. На свете всегда хватало недотеп. И потому надо пойти и все прямо выложить.