Янис Ниедре - Деревня Пушканы

— Не участвовал. Но мог бы и участвовать! Факт!

— Значит, все же хочешь айзсаргом стать?

— Айзсаргом? — Антон от неожиданности так и остался сидеть с открытым ртом. Значит, офицер думает его в айзсарги взять. Это, право, чего-то стоит. — Хотел бы, как же нет, господин офицер! Государственных преступников ловить… Я и ружьем владею, и форма мне идет. Факт! Если, господин офицер… Если вступлю, то смогу и форму с погонами, и ремень носить?

— А как же! — засмеялся офицер. — Полную форму. Френч с петлицами, шапку, портупею, брюки с кантами. У пехотинцев — красные, у кавалеристов — желтые. Погоди, лошадь у тебя справная?

— Так себе. — Антон опустил глаза. Черт побери! Его одру уже давно на живодерню пора. — Я охотнее пехотинцем. Если господин офицер считает, что я мог бы…

— Может, и мог бы. — Айзсарг побарабанил пальцами по столу. — Мыслишь ты как будто по-государственному. И в Пурвиенской волости отряда нет. Знаешь что, завтра с утра приходи к уездному начальнику! На Солнечную улицу. Буду там в канцелярии. Капитана Виксну спросишь. Посмотрим, послушаем, что начальник скажет. Ну, за удачу!

Теперь можно было опять чокнуться. Казалось, водка стала еще приятнее и хмельнее. Совсем не такой, как обычно. Какой-то возвышающей, точно некое таинство. Может быть, из-за нахлынувшей радости оттого, что у него, Антона Гайгалниека, единственного на всю деревню Пушканы будет форменная одежда, шапка, ремни и петлицы. И ружье, которое сможет куда угодно с собой таскать. И на гулянки под открытым небом, и на вечера танцев. Любая девица покраснеет от волнения, когда Антон Гайгалниек в полном вооружении пригласит ее танцевать. А этих государственных преступников, этих красных, он одного за другим вытащит из нор, упрячет в тюрьму.

Он — Антон Гайгалниек…

В канцелярии уездного начальника Антона встретили недружелюбно.

— Вступать в айзсарги? Получить форму и ружье? Спятили вы? Здесь правление уездного начальника! — сурово отрубил сержант с торчащими, как у ежа иглы, волосами, когда Антон самодовольно, по-военному крикнув «здравия желаю!», изложил цель своего прихода. Собираясь сюда, он уже успел похвастать своим, с каким блеском, с какой славой вернется в Пушканы, и вдруг: «Оставьте помещение! Не мешайте!»

— Но мне вчера офицер, господин капитан Виксна, велел явиться сюда, — сказал он с отчаянием, когда сержант взялся за ручку двери. — Факт, велел!

— Господин капитан Виксна совещается. — Но дверь в сени все же отворилась. — Мне о вас ничего сказано не было. Но можете подождать в коридоре, там есть скамейка, — проворчал сержант, снова кинув на посетителя малоодобрительный взгляд. Голодранец какой-то! В пиджачке из домотканого сукнишка, на голенища набегают мешковатые штанины. — Ждите!

Ждать было неприятно. Торчи в узком полутемном коридоре и боязливо поглядывай на высокие двери, которые то и дело открываются, но только не для тебя. В коридор входят и выходят из него важные люди, и в форме, и в штатском. Здороваются, разговаривают друг с другом, смеются, закуривают, только ты для них пустое место. Тебя не замечают даже тогда, когда невзначай заденут локтем или коленом. Потому что ты сидишь на скамье для ожидающих, для просителей.

«А что, если капитан Виксна забыл про меня? Если он вчера в трактире говорил о зачислении в айзсарги лишь потому, что выпил?»

Антон Гайгалниек уже не мог усидеть на месте. Он встал, подошел к двери канцелярии и снова постучал, напомнил о себе. Теперь в канцелярии были еще двое в айзсаргской форме.

— Чего пристали? — Сержант с раздражением бросил закуренную папиросу в пепельницу. — Господин капитан совещается. — Но он все же встал, поправил ремень и вошел в соседнюю комнату. Вернувшись, он подал Антону Гайгалниеку пол-листа линованной бумаги и какой-то напечатанный наполовину листок: — Напишите прошение! И ответьте на все вопросы, что на этом листе. Садитесь за тот столик, там есть перо и чернила, пишите!

— Ах, писать… — растерялся Антон.

— Ну конечно, писать. А вы думаете, вопрос решат без заявления?

— Но мне, но я… Я очень плохо пишу. Не могли бы вы мне помочь? — Сказать это было невыразимо трудно, от волнения и стыда сдавило горло. Но что поделать, когда вот такая беда.

— Ах плохо пишешь? — поиздевался сержант. У него во рту оказались серебряные зубы, которые, когда он смеялся, поблескивали, точно шляпки гвоздей.

Антону казалось, что сейчас они вонзятся ему в руку.