Вениамин Рудов - Временно исполняющий

— Ну, что скажешь? — спросил Тимофеев.

— Порядок.

— Только и всего? Порядок с неба не падает. Сбор по тревоге с выездом на полевой командный пункт и штабные учения — на отличном уровне — и только «порядок»?! Ну, знаешь…

— Нашей заслуги здесь нет. Молодец Кондратюк.

Тимофеев словно только и ждал этих слов.

— Вот ему и скажи перед строем. А лучше — приказ по отряду. Пусть все знают.

Сурову хотелось к людям, и он, сердясь на себя за длившуюся слабость, рывком распахнул дверцу, сел, сказав, что о приказе подумает. Перед тем как захлопнуть дверцу машины, оглянулся и успел в предрассветных сумерках схватить взглядом долговязую фигуру Тимофеева, бежавшего к командному пункту.

«Контактный мужик. — Суров ощутил чувство зависти. — Не чета тебе. Он запросто сходится с людьми, а нужно — характер покажет».

С недавних пор Суров частенько задумывался над причинами откровенной холодности между ним и коллективом отряда. Должно быть, Вера ошибается, утверждая, что он для службы хорош, и только для службы. Ведь если разобраться, служба — это те же люди.

Если разобраться…

«С чего это ты вдруг ударился в «психологические изыски»? — с насмешкой спросил себя Суров. — Возвратится Карпов, и, будь уверен, достанется тебе. Он припомнит все, ничего не упустит — и «объект», с которого ты снял строителей, и рапорт Духарева, и квартиру Евстигнеева, и Мелешко… А ты доказывай, что в мыслях не имел его подсидеть. Если, конечно, тебе удастся его убедить. Даже Ястребень и тот разделяет мнение командира. «Упрощенчеством занимается, — сказал о Мелешко Ястребень. — Вчерашним днем живет». Вспомни-ка историю с «полосой пограничника».

Возвращаясь из Дубков на первую, Суров еще с далекого расстояния заметил сильное пламя в районе заставы. Было темно, и в мельтешащей круговерти зловеще плясал огонь, клубился черный дым, — похоже, горело здание; во всполохах, как привидения, возникали силуэты людей и исчезали в проеме объятого огнем строения — будто проваливались в него. Ястребень пропускал людей через «полосу пограничника», не дождавшись его, Сурова, возвращения. «Жаль, — подумал Суров, — очень жаль: хотелось своим глазом оценить, хорошо ли преодолевают «полосу» на первой».

Своим глазом оценить не пришлось. Пока выбирались на очередной подъем по забитой снегом дороге, пока, оставив машину, шел пешком напрямик через стрельбище, рискуя в темноте угодить в занесенный снегом блиндаж и свернуть себе шею, время ушло, проверка кончилась. Еще догорал соляр, брызгая яркими искрами, по белому снегу черной кисеей еще стлался дым, но личный состав покинул место занятий и, ведомый прапорщиком, в «колонну по два» возвращался домой.

На месте оставались Ястребень и Мелешко. Суров застал их спорящими. Догорающее пламя неровно обливало их сердитые лица.

«Вы сознательно режете отличное подразделение, — кипятился Мелешко и стирал носовым платком копоть со щек. — Оно еще понятно, будь личный состав натренирован в ночных условиях. А ведь и «полоса» — в новинку, и с огнем не приходилось. Сознательно режешь, капитан. Нарочно. Зачем это тебе?»

«Не я режу. Вы сами себя. — Ястребень никак не реагировал на уничижительное «ты», неожиданно прозвучавшее в устах майора. — В отличном подразделении не допускают упрощенчества, товарищ майор. А у вас оно на каждом шагу».

«Где? Где ты его увидел?!»

«Во всем…»

Темнота расступалась. Открылся серый купол рассветного неба, слабо перечеркнутого крадущейся из-за леса зарей. Поверх сгущенного морозом тумана проткнулись чуть розовые шапки заснеженных сосен, они искрились алмазными переливами.

Невольно вспомнилось точно такое же утро, когда он возвращался с первой в отряд. Были и туман, плывущий над соснами, и ясный рассвет, и мысли о Мелешко. Тогда и сейчас думалось, что не один Мелешко повинен в том, что до седых волос прослужил в одном подразделении на малой должности. Подобную мысль разделяет и Тимофеев. Хотя Карпов по-своему прав, но просто уволить Мелешко нельзя, это будет несправедливо, и он, Суров, постарается переубедить командира. С помощью Тимофеева, конечно.

О чем бы ни думалось, мысли неизменно возвращались к Тимофееву. Даже когда вспоминал Веру. И в связи с Тимофеевым мысль вдруг совершила неожиданный поворот: «А когда, собственно, я назначал совещание руководящих офицеров? Почему не помню? Скорее всего Тимофеев напутал. Не мог я такое забыть».

С этой мыслью поднявшись к себе, как был, в шинели и шапке, прошел к письменному столу, где лежал откидной календарь, на котором он изредка делал пометки для памяти. На сегодня листок был чист, как, впрочем, и два предыдущих. Тимофеев определенно ошибся. И снова неожиданный поворот: «Все верно, никакой ошибки. Тебе тактично подсказали, не поучая, щадя твое самолюбие».