Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Пожилой геолог с черной густой бородой отпил из крынки холодного молока и спросил, утерев губы рукой:

— Сколько вам лет?

— Мне тринадцать, — бойко ответил двоюродный брат Хакима и кивнул на своих оробевших, переминающихся у входа в палатку спутников, — а им по одиннадцати. Ровесники они, в одном классе учатся. Мы хотим стать геологами.

— Проходите, гости, не стесняйтесь, — пригласил другой геолог, сердечно улыбаясь и с любопытством разглядывая их. — Присаживайтесь, милости просим.

— Ваш кишлак, что почти примыкает к Охангарану, называется Джигаристан? — спросил бородатый, когда ребята чинно уселись.

— Да, — кивнул брат Хакима.

Улыбчивый налил из термоса в три алюминиевых кружки густого чаю, поставил на раскладной столик, стоявший посреди палатки, высыпал из разорванного пакета галеты в миску.

— А ну, угощайтесь-ка нашим чаем, — сказал он, придвигая к притихшим ребятишкам стол.

— А вон тот кишлак как называется, что за тем склоном? — помолчав, снова спросил бородатый.

— Яртепа.

— А тот, который за ним?

— Грум.

— А тот, что по левую сторону во-он той лобастой горы, похожей на баранью голову?

— Навгарзон.

— А вон тот дальний кишлак, что утопает в зелени за взгорьем?

— Кара-тугай.

— Молодец! А как именуют вон ту гору, что возвышается над всеми?

— Боботаг.

— А рядом с ним?

— Дукант.

— А та, которая чуть-чуть поближе к нам?

— Алычалы. На ее склонах много алычи растет, поэтому ее так назвали.

— А как называют вон ту гряду гор, что уходит на север от Боботага?

— Нишняш.

— А вон те, едва-едва синеют вдалеке… Что это за горы?

— Их у нас называют Кураминскими и еще Чаткальскими горами.

— Молодец! Спасибо твоему отцу, вырастившему тебя! — воскликнул с восторгом бородач, хлопнув братца Хакима по плечу. — Ты хорошо знаешь свой край, — значит, любишь его. Без сомненья, ты станешь геологом. Будь здоров и счастлив, сынок! Ты истинный сын своей страны… А ведь есть у нас такие люди, которые состарятся в своем городе, не зная толком, как именуют соседнюю улицу. Надо знать землю, на которой живешь… — Он поглядел на своих товарищей, занятых делом (кто писал что-то в журнале, кто раскладывал на чистом лоскутке какие-то камни), и задумчиво промолвил: — Я тоже свой Ярославль знаю как свои пять пальцев. Каждый квартал, каждую улочку… Куда хошь сведи меня, с завязанными глазами найду дорогу к дому… Соскучился я по нашему красавцу Ярославлю. Поскорее бы управиться с делами да укатить к матушке-Волге, в свой Ярославль!..

Вот так брат у Хакима! Умид с восхищением смотрел на него. Вот бы так знать свой Ташкент! А Умид, конечно, много знает о своей махалле да об Оклоне, где бабушка живет. А другие улицы его и не интересовали ни капельки. Прав пожилой геолог, и слова его справедливы. Умид и сам так считал до сей поры: мол, зачем мне другие улицы, если никто из близких там не живет. И теперь вот приходится прятать глаза, тревожась, что пожилой геолог догадается по его взгляду, что он так думал…

А бородач все спрашивал и спрашивал, при каждом удачном ответе парня восторженно восклицая и шумно ударяя себя по коленям.

— А какие реки пересекают вашу долину?

— Ниязбаши-сай, Тугунбаши-сай, Камчин-сай, — почти не задумываясь, ответствовал братец Хакима.

— Отменно! — воскликнул бородач и зычно захохотал, восхищенно сверкая глазами. — Вот тебе, братец, на память, держи! — и он, вынув из нагрудного кармана, отдал двоюродному брату Хакима свою авторучку с золотым пером.

На обратном пути в кишлак Умид был молчалив и размышлял о том, что этот парень, видимо, исходил пешком всю свою долину. И не просто глазел, а запоминал… Оказывается, родной край прекраснее и интереснее любых самых красочных альбомов, которые Умид так любил рассматривать в школьной библиотеке.

Через неделю Умид и Хаким вернулись в Ташкент и привезли массу впечатлений. Может, они еще бы погостили в Охангаране, да кончились летние каникулы.

Однажды, вернувшись из школы, Умид сделал все, что велела мачеха, и отправился на улицу поиграть с мальчишками. К нему подбежала Нури, соседская девочка. «Я слышала, ты ездил в Охангаран. Расскажи, что ты там видел?» — попросила она. И Умид начал рассказывать, упершись одной рукой в бок, другою жестикулируя, смеясь, а порой потирая лоб, словно силясь что-то вспомнить, — ну ни дать ни взять взрослый человек.

А поодаль, возле калитки, стояла Фатима с женщинами — слушала сплетни, рассказывала сама, что знала. И не сводила глаз с Умида, разговаривавшего с девочкой. «Будь ты неладен, — думала она. — Ты постепенно взрослеешь, а я по простоте душевной и не замечаю этого. А держится-то как при девочке, вы только посмотрите на него. Ах, чтоб твое лицо ветром иссушило! Как вырастет, пожалуй, перестанет и считаться со мной вконец. Приведет в дом жену, вдвоем сживут меня со свету, — вконец растревожилась женщина. — С каких пор это ты научился так разговаривать с девчонками? Чтоб тебя земля проглотила! Погоди ж ты, я вырву у тебя сердце и набью твое брюхо соломой! Думает, коль стал почитывать книги, уж и грамотный сделался, негодник! Девчонки в голову тут же полезли…»