Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Они подошли к остановке в тот момент, когда подкатил автобус. Хафиза вскочила на подножку и, обернувшись, помахала рукой. Дверца со скрежетом захлопнулась. Умид заметил, как Хафиза извлекла из сумочки платочек и поднесла к лицу. Автобус зафыркал, обдал Умида удушливым облаком выхлопных газов и помчался к городу. Он быстро удалялся от Умида по прямому как стрела шоссе, обсаженному белоствольными тополями. Автобус все уменьшался и уменьшался, пока не превратился в точку, а потом и точка растаяла в дрожащем зыбком мареве.

И неведомо, сколько Умид простоял бы еще на остановке. Но его кто-то окликнул:

— Умид Рустамович!

Опять этот лаборант…

— Умид Рустамович! Целый час вас ищу! Срочно к директору. Вас, кажется, командируют в Фергану. Тамошним селекционерам понадобилась ваша помощь, — зачастил он на ходу, размахивая руками.

Умид с силой провел рукой по бледному лицу, повернулся и торопливо зашагал в институт.

…Три года минуло. Но не было дня, чтобы Хафиза и Умид не вспомнили друг о друге. Случись в какой-нибудь газете или журнале промелькнуть имени Умида, Хафиза непременно прочитывала эту статью от начала до конца. Если ей попадалась брошюра по селекции, она торопливо листала ее, надеясь найти знакомое ей имя. Она ни разу не видела с той поры Умида, но все о нем знала. Ведала и о том, что сразу после землетрясения он перевез Чотиру-хола из старой махалли в свою новую квартиру, и о том, что он недавно побывал на международном симпозиуме за границей и там сделал блестящий доклад, о котором затем писали многие зарубежные газеты. Словом, по работе все у него обстояло прекрасно. Но сердцем чувствовала Хафиза, что нет такого благополучия в его личной жизни. И порой ей казалось, что виновата в этом она, и тогда изводилась вся в сомнениях.

Однажды не выдержала Хафиза и приехала к Умиду домой. Она отказалась снять пальто, и только расслабила узел платка на груди.

— Я не могу так больше… Я прошу вас, Умид-ака, пожалуйста, женитесь, — сказала она, не отводя глаз, прозрачных и чистых, как два родника. — Я хочу, чтобы вы были счастливы.

— Мне до конца жизни будет сопутствовать моя первая любовь. Ею я и счастлив, — сказал Умид.

Они стояли посреди комнаты на ковре, глядя друг на друга, отмечая малейшие изменения друг в друге и безмолвно прощаясь.

Так и расстались.

Чотир-хола несказанно обрадовалась, что Умид повидался с Хафизой, поговорил с нею. У нее всегда был на душе праздник, когда он делился с нею, как с матерью, своими радостями, и очень переживала, если у него случались неудачи. Умид поверял ей самое сокровенное и всегда внимал ее мудрым советам. Чотир-хола как-то сказала Умиду, что ему следовало бы проведать свою бабушку Тутинису-буви, живущую в старом городе. В выходной день он отложил все дела и отправился к бабушке. По пути зашел на базар и в торговых рядах купил старушке отрез на платье, мягкую обувку и халвы, которую та очень любила.

Тутиниса-буви растрогалась до слез. Обняла его и, как принято традицией, обратилась к всевышнему с молитвой, закончив ее словами: «Помоги, господи, моему внуку найти свою вторую половину, не призывай меня к себе, пока я не увижу его свадьбы, и одари их обоих жизнью вдвое длиннее, чем моя, господи! Аминь!..»

А Умид задумчиво сидел напротив Тутинисы-буви и, внимая словам ее молитвы, видел перед собой Хафизу.

В свой черный день человеку свойственно думать о самом прекрасном, что было в его жизни. И тогда лучи минувших светлых дней разгоняют мрак, заполнивший его душу. А что самой яркой, светозарной звездой всегда сияет в памяти человека? Любовь. Она живет в сердце до той поры, пока оно не перестанет биться. Жизнь без нее мрачна и неинтересна. Не потому ли человек так бережно хранит память о любви, единственной, неповторимой…

О чем только не передумал за последние дни Арслан. Но лишь думы о Барчин, о давно-давно минувших днях, подаривших им радость знакомства и первых встреч, приносили ему малую долю облегчения.