Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Все хорошо, все хорошо. А как у вас тут, не трясет?.. У вас разве нет за городом родственников? Забрали бы внуков да подались в Ишанбазар или Конкуз..

— А зачем нам это, домулла? Я думаю, если бы городу что-нибудь угрожало, всех бы вывезли. А если ничего страшного не предвидится, зачем уезжать?

— А вдруг что-нибудь…

— Да нет, — сказала женщина. — Все равно не могу оставить в беде всех, с кем всю жизнь в одной махалле прожила, с кем лихолетья тяготы переносила, а в праздники радовалась. Что с людьми, то и со мной.

— Нет, вы не правы, хоть о внуках позаботьтесь.

— О моих внуках вы не беспокойтесь, домулла. Вернее будет, коль себя возьмете в руки. Я видела, как вы в панике убежали отсюда. И на других страху нагнали. А ведь махаллинцы наши всегда вас уважали, гордились вами, за самого авторитетного и умного человека в округе считали. А как увидели, что вы сбежали-то, так страх всех и обуял. Ведь исстари ведомо: когда люди друг дружки держатся, любое несчастье не таким страшным кажется. Живи сейчас вы в своем доме, и нам бы вроде полегче было бы. А то словно из крепкой стальной цепи колечко выпало, цепь наша махаллинская распалась…

Вдруг послышались какие-то странные звуки. И сразу и дома, и деревья, и столбы у дороги покачнулись. Старуха и Абиди забалансировали руками, чтобы не упасть. Глаза домуллы округлились, и он побледнел как стена. Внезапно он повернулся и вразвалку, как откормленная утка, побежал к машине, клича шофера.

А женщина, привыкшая уже к проказам земли, на которой жила, пошла себе, дернув за руку внука, чтобы он не смотрел на перепуганного дяденьку, не учился сызмальства трусости. И не оглянулась, только отступила к краю дороги, услышав, как из ворот домуллы выехала машина и, обдав ее пылью, пронеслась мимо.

Балахана стояла себе и стояла. Ее обжигал саратан, поливали осенние дожди, зимние снежные бури хлестали, словно бичом, земля трясла, да так, что трещало, гремело все строение, точно погремушка в руках младенца. Но балахана выдержала. Стоит себе как ни в чем не бывало и смотрит в сторону восходящего солнца веселыми оконцами. Умиду казалось, что нет на земле уголка уютнее. Он приходил с работы усталый, удовлетворенный сделанным за день, но, забыв про сон, опять садился за стол и работал, работал до изнеможения.

Особенно много Умид трудился в последние три года, когда после долгого отсутствия снова возвратился под родной кров, как блудный сын. Он трудился, чтобы наверстать упущенное. Ему пришлось трижды переписать диссертацию. Зоркие и придирчивые глаза ученых снова и снова находили в ней просчеты и пробелы. Опять Умид пускался в поиски, заново экспериментировал. Порой ему казалось, что начинает слепнуть — болели глаза от работы с микроскопом. Ему сопутствовала удача только в тех случаях, когда он не терял веры в себя.

Шукур Каримович время от времени сам проводил некоторые анализы, чтобы удостовериться в правильности выводов своего ученика.

А недавно Умид зашел к нему узнать, успел ли он ознакомиться с последним вариантом его диссертации. Шукур Каримович молча указал ему на кресло и долго сидел, задумчиво подперев рукой подбородок и разглядывая Умида, будто впервые его видел. Может, он сравнивал молодого ученого с тем долговязым смуглым пареньком, который впервые пришел в научно-исследовательский институт несколько лет назад…

Умида беспокоило затянувшееся молчание. Он приготовился со всей решимостью отстаивать свои доводы и постараться убедить своего руководителя, что тема исчерпана. Тихонько кашлянул, напоминая о себе.

Шукур Каримович, положив ладонь на диссертацию, лежащую на столе, сказал коротко:

— Представим на обсуждение ученого совета. Думаю, все будет в порядке.

Актовый зал института был переполнен. Здесь присутствовали и ученые, и журналисты, и представители обкомов. Словом, все, кого интересовали проблемы отечественного хлопководства.

Тема диссертации — «Воздействие гамма-лучей на семена хлопчатника — одно из важных средств в борьбе против вилта».

На сцене на специальных подставках прикреплены к щиткам начерченные Умидом таблицы, графические схемы. Широкая черная доска лоснилась, будто к ней никогда не прикасались мелом.

С трудом сдерживая волнение, Умид поднялся на сцену. В зале сразу же умолкли. Умид начал говорить довольно тихо, в задних рядах его еле слышали. Но постепенно его голос окреп. Умид и не заметил, как прошло волнение. Перед ним отчетливо, один за другим, как сменяющиеся кадры кинофильма, представали все опыты, проделанные за эти годы.