Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

— Каким образом?

— Созовем гостей. Пригласите своих друзей и врагов ваших недоброжелателей. За обильным столом само собой решится, как дальше обойтись с теми, которых вы считаете победителями…

Абиди долго молчал. Потом положил ладонь на руку жены.

— Я всегда считал тебя умницей, — промолвил он. — Иначе бы на тебе не женился. А пока дай-ка мне на голову мокрую тряпку, похолоднее…

Сунбулхон-ая вышла и, вернувшись через минуту, положила на лоб мужа компресс.

— Может, примете душ? Сразу полегчает, — предложила она.

— Мне двигаться не хочется, не то что твой душ…

— А может, поесть принести?

— Ты думаешь, мне сейчас кусок в горло полезет?

Абиди, кряхтя, повернулся к стене и проворчал:

— Тот поганец, наверное, сейчас смеется надо мной…

— Да превратится он в прах! — воскликнула Сунбулхон-ая, развязывая шнурки на туфлях мужа. — Зачем вы его равняете с собой? Где вы и где он! Небо и земля! Пока разобьется один громадный кувшин, ой-ей, сколько маленьких кувшинчиков разлетится вдребезги. Если он вам желает зла, аллах его покарает…

На следующий день в доме Салимхана Абиди начались приготовления к пиру. Спешно приводились в порядок двор и комнаты. В этом году Салимхан Абиди выкрасил свои покои в цвета четырех времен года. Одна горница обрела изумрудный цвет весны. Другая стала розово-желтой, и всяк сюда входящий мог догадаться, что здесь лето. Третья комната была оранжево-золотистой, как южная осень. А небольшая, выходящая окнами на север, светелка была наполнена холодноватым светом, отражавшимся от голубых стен. Здесь и летом была зима.

А Жанна своими двумя комнатами распорядилась по-своему. Она пригласила знакомого маляра, который, по ее словам, был настоящим художником. Он размалевал стены в ее покоях спиралями, цилиндрами, трапециями и прочей геометрией.

Абиди как-то зашел в ее комнату и онемел от удивления. Но Жанна успокоила его, сказав, что это модно и ее друзья будут в восторге. Отец ушел, так ничего и не промолвив, но про себя подумал, что гостей приводить в ее комнаты, пожалуй, не надо.

Однажды за обедом Жанна сказала матери, что, по ее мнению, отец не понимает, к своему несчастью, абстрактное искусство.

А Сунбулхон-ая вспомнилось, словно бы и некстати, как недавно одна из ее родственниц, гостившая у них старуха, увидев Жанну, сидевшую на цементной ступеньке, принесла ей матрасик и сказала назидательно: «Ах, доченька, никогда не сидите на холодном. Не то простудитесь и рожать не сможете. А ведь дом без детей подобен кладбищу…» — «В двадцатом веке не обязательно рожать детей», — возразила ей Жанна. «Ой, доченька! — изумилась старуха. — Как у тебя язык поворачивается говорить такое?»

Сунбулхон-ая с затаенной печалью смотрела на дочку, которая, неожиданно прервав бездумную трескотню, нехотя ковыряла ложкой в тарелке. Да, не так уж ей весело, как могло бы показаться. Что и говорить, наверно, была правда в словах той старушки, что дом без детей подобен кладбищу…

Умид проснулся с чувством неосознанной тревоги. Бывает иногда, вдруг вспомнишь во сне что-то неприятное — или забыл выполнить обещание, данное кому-то, или прожгла мысль, что в чем-то совершил недопустимую ошибку, — и сердце начинает дрожать и биться, словно тесно ему в грудной клетке. И сон покидает тебя… Умид искал причину своей тревоги и не находил. Сегодня двадцать шестое апреля. В мае защита диссертации…

Издалека донесся гул, стремительно приближающийся, нарастающий. Умид успел подумать: «Не танк ли?..» Вспомнилось, как в войну по ночам через город проходили тяжелые колонны танков. Точно так же издалека доносился их шум. Гул накатился упругой волной, вдруг сильным ударом Умида подбросило кверху. Кровать, словно бы ожила, заметалась по комнате. Нет, кровать тут ни при чем, это комната колышется, будто колыбель, скрипит, вот-вот развалится. Сверху сыплется какой-то мусор. С ниши что-то со звоном упало, разбилось. Глухо ударяясь об пол, падают с полок книги. Стекла из окон с треском вылетели наружу. Дышать стало трудно, в горле защекотало.

Умид опрометью выскочил на балкон. В северной стороне города что-то ослепительно сверкнуло, подобно молнии, но грома не последовало. Среди ночи тревожно мычали коровы, выли собаки.

«Неужели война?»

Умид шагнул к лестнице, собираясь спуститься во двор, но заметил, что пол под ногами уже устойчив, не качается, как лодка. Шагнул в дверь и, машинально вскинув руку, щелкнул выключателем. Свет не зажегся. Но при голубоватом лунном свете он разглядел, что комната в тумане и широкий луч ложится на пол квадратом, расчлененным темными полосами пустой рамы. На постели, поверх бумаг на столе и на полу валяются куски штукатурки, похожие на ломти ячменного хлеба.