Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

«Разве можно быть недовольной, если весной цветут цветы? Разве можно сетовать, когда летом властвует саратан? Можно ли грустить оттого, что осенью идет дождь? — думала Хафиза, желая себя успокоить. — Все должно быть в свое время… Если зимой или осенью зацветут вдруг цветы, людей это больше удивит, чем обрадует. Многие в этом даже увидят дурное предзнаменование… Помнится, — в каком же году это было? — пожаловала ранняя весна. Все радовались — и люди, и сама природа. И неожиданно в одну ночь на расцветшие урючины и миндаль выпал снег. И утром еще все валил и валил крупными лохматыми хлопьями. Казалось, холоднее той поры никогда еще не было… В тот год не уродились ни урюк, ни миндаль, ни персики…»

Хафиза потихоньку встала. Неслышно прошла в соседнюю комнату. Сняв телефонную трубку, набрала номер. Ей тотчас ответили:

— Вас слушают. — Голос был низкий, хрипловатый.

— Это научно-исследовательский институт селекции? — спросила Хафиза.

— Совершенно верно.

— А кто это… говорит?

— Профессор Абиди.

Хафиза растерялась и целую минуту не могла вымолвить ни слова. Мембрана телефонной трубки хрипела, шелестела. В ухо били отрывистые слова:

— Я слушаю. Говорите…

Хафиза осторожно положила трубку на место.

В город пришла осень. Рыжая мокрая осень.

Случалось раньше, что, отправляясь на работу, Умид забывал иногда надеть свежую рубашку или отгладить брюки. Собирался даже отпустить бороду, чтобы по утрам не тратить зря времени на бритье. Теперь Умиду неловко было вспоминать об этом. Он приобрел электробритву и стал бриться два раза в день, утром и вечером. И при этом обильно смачивал лицо одеколоном «Шипр». Однажды Жанна, кокетливо поведя плечами, обронила небрежно: «Люблю, когда от мужчины пахнет «Шипром»…» Правда, вначале он это делал только в те дни, когда домулла приглашал его к себе в гости. Собираясь к нему, он подолгу рассматривал себя в зеркале, стараясь увидеть в себе те качества, которые смогли привлечь внимание дочери профессора. А это было именно так. Не надо было быть особенно проницательным, чтобы догадаться, что причиной участившихся приглашений домуллы и подчеркнутой приветливости Сунбулхон-ая было желание Жанны его время от времени видеть. Кстати, она не раз намекала ему об этом при разговоре. Умиду, надо сказать, в глубине души было приятно, что такая красивая девушка уделяет ему внимание. К тому же она была остроумной, веселой, любила спорить по любому поводу и отстаивала свою точку зрения с завидным упрямством. Словом, в ее обществе Умид не замечал времени. Стараясь не ударить перед ней в грязь лицом, он рассказывал интересные истории, некогда приключившиеся с ним или с его товарищами, терпеливо объяснял девушке, если она чего-то не понимала и понапрасну растрачивала энергию на спор, и даже иногда они беседовали по-английски. Жанна считала его непревзойденным рассказчиком, и Умид чувствовал, что нравится ей все больше и больше. Это иногда вселяло в него тревогу и одновременно тешило самолюбие…

В первое время, получая от профессора Абиди приглашение в гости, Умид всякий раз испытывал смущение и старался отказаться, ссылаясь на занятость. Однако ему ни разу не удалось убедить своего домуллу, что есть дела важнее, чем приглашение научного руководителя. Домулла был настойчив. Поэтому теперь Умид не делал попыток отказаться и принимал приглашение сразу.

Скованность, которую ощущал Умид в доме профессора, постепенно прошла. Все, кого он здесь встречал, относились к нему с почтением: ведь он самый способный ученик домуллы, продолжатель его дела. Об этом Салимхан Абиди сам не раз во всеуслышание говорил гостям, сидящим за столом.

Когда Умид появлялся в доме своего учителя после долгого отсутствия, Сунбулхон-ая делала ему выговор. Каждый раз ссылаться на одно и то же, на занятость, становилось неловко, и Умид, не находя ответа, мялся и краснел. Тогда ему на помощь приходила Жанна.

— Мама, не учиняйте допросов Умиду-ака! — смеясь, говорила она. — Мало ли какие дела могут быть у молодого интересного мужчины!..

Сунбулхон-ая принимала обиженный вид и, невнятно пробормотав: «Ладно, раз ты за него заступаешься, оставлю вас одних», удалялась из комнаты.

Случалось, приходил профессор, переодетый в пижаму, и, поудобнее устроившись в кресле, затевал с Умидом беседу. Их разговор всегда начинался с пустяков. Они не замечали, как постепенно переходили на тему, связанную с их работой. Умиду льстило, что профессор иногда, будучи в чем-то недостаточно уверенным, позволял себе советоваться с ним.