Владимир Солоухин - Камешки на ладони [1982]

Четкость, металл, бронза. А сверху?

Совсем другая, более слабая ткань. И эти нарочитые «лыки». Какие лыки? Рогожа, что ли? Или связки лык? Ну так и сказал бы поэт, что раб лег на рогожу… Закон верхних строк. У Есенина:

А сверху:

Тяжеловато и нарочито. Закон верхних строк.

Три четверти всех строф Маяковского особенно ярко подтверждают эту закономерность.

Предоставим читателям самим вспомнить начала этих строф, равно как, листая Маяковского, увидеть там и другие примеры, подтверждающие наше наблюдение.

Если же у поэта сформировались и сформулировались сначала верхние строки (а бывает и так), то приходится подписывать и подделывать, подстраивать, подвязывать к ним нижние строки, а это еще труднее, и тогда нижние строки получаются особенно слабыми. Возьмем того же Маяковского.

Это вырвалось само, сформулировалось. А дальше? Бог знает что:

Но я-то интуитивно чувствую, что есть высший закон: если возникли две блестящие строки (верхние или нижние, все равно), значит, существуют к ним и вторые соответствующие такие же блестящие строки, надо только их искать. Они непременно существуют, и надо их лишь найти. Не всегда у поэта хватает терпения.

Если я прихожу в дом к человеку и вижу у него на столе или на трельяже (у женщины) совершенно затрепанную колоду пасьянсных карт, значит, можно безошибочно сказать, что человек этот очень и очень одинок.

Ошанин Лев Иванович, будучи секретарем секции поэтов, бежал, как всегда, в запарке через многолюдный зал ЦДЛ. Навстречу ему попался Юрий Олеша.

— Здравствуйте, Юрий Карлович! Как живете?

— Вот хорошо, хоть один человек поинтересовался, как я живу. С удовольствием расскажу. Отойдем в сторонку.

— Что вы, что вы! Мне некогда, я бегу на заседание секции поэтов.

— Ну… Вы же меня спросили, как я живу. Теперь нельзя уж убегать, надо выслушать. Да я долго не задержу, я уложусь минут в сорок.

Лев Иванович едва вырвался и убежал.

— Зачем же спрашивать, как я живу? — обиженно ему вслед пробурчал Олеша.

В Смоленске какая-то комиссия осматривала новую скульптуру Коненкова. Это было изображение русского строителя Федора К оня. Кажется, это был даже проект памятника зодчему.

— А почему он босиком? — спросил председатель комиссии.

— Я ваятель, а не сапожник, — ответил Коненков.

Все люди делятся на две категории: на тех, кто сначала съедает лучшие кусочки, оставляя худшие на конец, и на тех, кто сначала съедает худшее.

Рыба мечет миллионы икринок, цветок высевает множество семян. Природа работает с запасом, с гарантией. Конечно, выживут не все, а вид должен сохраниться. Но сколько же максимально должно в конце концов остаться от двух особей кого бы то ни было и чего бы то ни было? По самой глубокой и конечной программе?

От двух особей должно остаться в конце концов максимум две особи. Ведь если будет оставаться больше, то один вид заполонит в конце концов всю землю.

Пушкин написал замечательное стихотворение о царскосельской статуе. Все его знают.

Получилась невольная литературная мистификация. Статуя эта (скульптора Соколова, 1810 года) на сюжет басни Лафонтена называется, увы, «Молочница», всего-навсего молочница, разбившая вовсе не урну с водой, а кувшин с молоком.

Писательница Наталья Иосифовна Ильина, прожившая первую половину жизни в эмиграции (в харбинской) и прошедшая там хорошую школу борьбы за существование, обладающая повышенной работоспособностью, повышенной деловитостью (в самом хорошем смысле этого слова) и прямотой суждений, однажды обратилась ко мне (как всегда, на ходу, при случайной встрече на улице, опустив боковое стекло своих «Жигулей»):