Владимир Солоухин - Камешки на ладони [1982]

Конечно, доказать теперь никто ничего не докажет, но если уже существует много версий на этот счет (а дыма без огня не бывает), то почему бы не быть и еще одной, наиболее, как любят говорить ученые о гипотезах, корректной.

Крыса, по-моему, выделяет какие-то биотоки омерзения и страха перед ней. Дотронуться до волка и тигра мне было бы легче, чем до крысы.

Мы бреемся с утра. Для учреждения, службы, начальства. Французы бреются на ночь.

При Леонове (дело происходило в Болгарии) стали рассказывать, как делается крестьянское кушанье «старец». Берется бараний желудок, набивается кусками мяса и жира, специями, опускается в соленую воду… Леонов вдруг замахал руками:

— Вы представьте, если бы они (животные) слышали, как мы про них говорим, что бы они про нас подумали!

Разговаривали об очень крупном художнике, которому уже около восьмидесяти.

— Жалко. Такой прекрасный художник. Как несправедлива смерть, одинаково убивает и бездельника и талант…

— Ну хорошо. А если бы дать этому художнику прожить еще восемьдесят, возник бы он в новом качестве, как новое явление?

— Нет, — в один голос ответили собеседники.

— Значит, зачем жалеть. Он сделал что мог. Другое будут делать другие.

Время от времени осуществляются новые переводы классиков. Так Пастернак вновь переводил некоторые драмы Шекспира. Но как быть со строками и строчками, которые уже стали крылатыми, цитировались уже нашими классиками и общеизвестны? Попытка изменить их кажется в чем-то жалкой. Ну, скажем, в прежних переводах «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Пастернак вынужден изменить строку: «Ты перед сном молилась, Дездемона?»

В прежнем переводе: «Неладно что-то в датском королевстве». У Пастернака: «Какая-то в державе датской гниль».

В прежнем переводе: «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам». У Пастернака: «Есть многое такое, мой Гораций, что наша философия не знает».

Казалось бы, наши радио и телевидение пропагандируют русские народные песни, однако пропаганда эта привела к тому, что в репертуаре застольных, вечериночных певцов оказался очень незначительный круг (штук пятнадцать до отупления и до отвращения запетых) песен. Ну там «Степь да степь кругом», «Что стоишь, качаясь…», «Тройка», «Из-за острова на стрежень»… всего штук пятнадцать. Остальные же сотни и тысячи песен лежат в стороне мертвым пластом.

И когда за столом запели было опять «Степь да степь», я сумел остановить их и попросил: «А вы спойте „Плещут холодные волны“. Или хотя бы „По муромской дорожке“. Или хотя бы „Что затуманилась, зоренька ясная“».

Так пели, как будто пили свежую ключевую воду.

В нашей литературно-издательской практике (за редкими исключениями) свою первую книгу «молодой», «начинающий» поэт получает, когда ему уже около тридцати, а то и за тридцать.

К этому возрасту накапливается у поэта стихотворений уже на несколько сборников, а выходит только один, притом тоненький: «Хватит на первый раз!» Читатель получает лишь частичное представление о поэте. Стихи, не вошедшие в первый сборник, поэт старается потом включить в последующие книги. Происходит новое смещение: ранние стихи поэта читатель принимает за новые, за сегодняшний день поэта, в то время как это его вчерашний и даже позавчерашний день.

Показываясь докторам и выслушивая их, ловишь себя на мысли: как же он, врач, о болезни, о ее внутреннем движении, о самочувствии во время болезни может знать больше меня, если сам он этой болезнью не болел?

Конечно, он вооружен общими медицинскими знаниями, но может ли он полностью «залезть в шкуру» больного, в мир его переживаний и ощущений?

Я не медик, я не изучал разные там клинические картины, об анатомии и физиологии у меня самые поверхностные представления, но зато я знаю, что я чувствую, мне доступны все оттенки моего самочувствия, связанного с болезнью.

Идеальным было бы сочетание личного опыта и профессиональных знаний. В медицине такое сочетание едва ли возможно, ибо не может же врач переболеть всеми основными болезнями, чтобы знать о них не только по научному, но и по личному опыту.

Но такое сочетание личных знаний с общими, теоретическими оказывается возможным в искусстве, когда мастер того или иного вида искусства будет рассказывать о своей профессии и о ее тонкостях. Для этого надо, правда, обладать даром слова. Таким образом, наиболее благоприятным оказывается соединение, скажем, поэт-критик, прозаик-литературовед.