Владимир Комиссаров - Старые долги

Уже спустившись со ступенек, попросила:

— Увидишь Гену Юрчикова, передай, пожалуйста: я на него не сержусь…

Проводив нежданную гостью, Иннокентий Павлович вспомнил обстоятельства, при которых она появилась в доме, сильно пожалел о несостоявшейся встрече с таинственной незнакомкой и заторопился к письменному столу, потому что в полном соответствии с законом о переходе одного вида энергии в другой ощутил вдруг могучий позыв к научной деятельности. Но прежде чем углубиться в расчеты, которыми Билибин хотел проверить некоторые новые предположения, он вынужден был отдать житейской прозе еще несколько минут.

…Вчера приходил Гена Юрчиков. С порога бросился обниматься, сиял ярче электрического самовара на столе Билибиных. Иннокентий Павлович уже знал в общих чертах причину такой радости. Ничего нового Геннадий не принес, одни восторги и планы на будущее — так сначала решил Иннокентий Павлович и даже отключился на время, чтобы не слушать излияний, не имеющих минимальной информации. Между тем Юрчиков, возбужденно вышагивая по веранде, излагал сведения, чрезвычайно интересные для Билибина:

— Он вроде бы рад, а вроде бы нет… Ну, я прямо сказал: «Поймите, дело начинается грандиозное! Мы не можем заниматься всем сразу. У вас опыт, большие организационные возможности. Вместе с вами мы вдвое ускорим исследования…»

— Постой! — очнулся Билибин. — Вместе с кем?

— С Олегом Ксенофонтовичем, — нетерпеливо ответил Геннадий.

— Да ты что! — вскипел Билибин. — Кто тебя просил?

Не мог же Юрчиков сказать, что его просила об этом Светка, советуя «не держаться в тени у Кеши»!

В гневе Иннокентий Павлович выглядел очень непривлекательно: подбородок прыгал вместе с бороденкой, он начинал заикаться, и казалось — вот-вот расплачется. Сейчас Иннокентий находился именно в таком состоянии. Месяца два назад Геннадий, пожалуй, попятился бы; он и сейчас побледнел, но больше от неожиданности.

— Ты знаешь, что теперь будет? — продолжал неистовствовать Билибин. — Конец! Мне наплевать, я уже свое сделал, никто не посмеет сомневаться. А твоей карьере конец! Над тобой хохотать станут. Так науку не делают, любезный! Понял?

То, что Соловьев по-своему расценил приобщение Олега Ксенофонтовича к большой науке, было вполне естественно. Но почему так же дурно понял Билибин своего молодого друга, вряд ли кто-нибудь сумел бы объяснить. Во всяком случае, Юрчиков очень удивился.

— А вы не знали? Старик, говорят, решил. Мол, мы все люди, извините, несерьезные и вроде бы за нами глаз да глаз нужен, иначе пропадем. Ну, это он, конечно, меня имел в виду, — великодушно добавил Геннадий.

— Черт знает что, — проворчал Билибин. — Конспираторы! Все за спиной решают… А я подумал… Он мужик-то хоть ничего?

— Ну! Мировой мужик! — заверил Юрчиков. — За ним как за каменной стеной!

— За стеной? — с сомнением переспросил Иннокентий Павлович. — За каменной? Серьезное дело.

Расстались они, как всегда, дружески. Однако Юрчиков сказал на прощание:

— Чтобы не было в дальнейшем недоразумений… Не нравится мне иногда ваш тон!

Правда, он в это время улыбался дурашливо.

…И вот теперь Билибин думал о том, что Геннадий, кажется, прав. И пусть себе усмехаются ученые-коллеги. Время идет, все меняется… Ай да Юрчиков! Того и гляди, придется величать его по имени-отчеству.

Старик не ошибся, увидев в добром отношении Билибина к Юрчикову верный признак его творческой обеспеченности. Иннокентий Павлович находился в превосходном настроении. Впереди ждало его великое д е л о, и никакие видения вроде пылающего шарика с материками, сползающими в океаны, уже не беспокоили его.

И лейтенант Калинушкин, который в это время возвращался с обхода домой, думал примерно о том же — о давней своей догадке насчет беспорядочного движения. Никакого такого движения не существует. Это только кажется — беспорядочное, а на самом деле все по закону. И у людей так же. Только закон еще не придумали ученые. Когда придумают, сразу станет ясно, кому какой путь определен. И еще он думал, что, может быть, сам открыл бы этот закон, но пока дела не позволяют. Уйдет в отставку — тогда и придумает.

Всему свое время!