Владимир Комиссаров - Старые долги

Николай находился в мечтательном состоянии и не разозлился, а, наоборот, крикнул любовно:

— Шпана ты, шпана и есть! Три недели как завязал.

Такая умственная беседа у них получилась, так ответственно они к делу подошли — расставаться не хотелось. Подольше бы посидели — еще чего-нибудь ценное придумали бы: оба чувствовали, как подкатило что-то к горлу, и легкость какую-то душевную чувствовали. Казалось, тряхни Пашка посильнее яблоню — и на стол вместо яблок звезды посыплются и месяц, цепляясь рогами за ветки, сползет вниз… И все было бы хорошо, да под конец у Александра Ивановича настроение испортилось. Дурацкий разговор Фетисов затеял:

— Все в небо глядишь, а чего под носом творится, не видишь.

— Чего творится? Где? — встрепенулся Александр Иванович.

— А это я тебе не отвечу, — ухмыльнулся Фетисов. — Сам соображай.

— Вышел я из возраста в загадки играть, — сказал Калинушкин.

— Одно скажу: коммутатор-аккумулятор! — таинственно произнес Николай.

— Что такое?

— Кому татор, а кому лятор!

Калинушкин с полминуты переводил, фетисовскую тарабарщину на понятный язык, а потом возмутился:

— Это у тебя лятор, что ли? Ну ты даешь! Живешь как куркуль — одно звание рабочее…

— А-а, — пренебрежительно махнул Николай в сторону дома. — Все не то.

— Дядя Саша, — крикнул Пашка с дерева, — скажи ему, чтоб два рубля отдал за цветы! Целковый один кинул, жулик!

Калинушкин встал из-за стола, сказал официально:

— Спасибо за угощение. Про штраф не забудьте. В трехдневный срок.

Он вышел от Фетисовых и зашагал, вглядываясь в темноту, разрезанную цепочкой придорожных фонарей. Одинокий стук каблучков догнал Калинушкина, заставил оглянуться и почтительно поднести руку к козырьку фуражки. Мимо него, обдав незнакомым запахом духов, прошли гражданка Соловьева. Она едва кивнула в ответ и заспешила дальше. Ирина Георгиевна торопилась к телефону-автомату.

Месяц назад она была бы счастлива, узнав, что муж задержится в городе.

Еще в тот злополучный день после объяснения с мужем она поняла: это конец. Впрочем, неприятное объяснение было лишь последней точкой. Конец наступил несколько раньше, когда разыгралась нелепейшая сцена в совхозе, которую она сама, увы, и организовала. Насмешливые возгласы парней до сих пор стояли у нее в ушах, а перед глазами — лицо Геннадия, искривленное не болью, а, как ей теперь казалось, отвращением. Ну что ж, конец должен был наступить рано или поздно, обманываться не стоило, она не рассчитывала и на такой срок. Можно было бы чуть отдалить его, промолчав о неприятном супружеском разговоре, но тогда Геннадий оказался бы в положении ложном и даже опасном. Она и без того побаивалась за судьбу Геннадия: Василий Васильевич мог причинить ему много неприятностей.

Вот уже месяц Геннадий не давал о себе вестей. Недавно она не выдержала, позвонила, решив: «Будь что будет!» Хозяйка злорадно ответила: «Нету! Съехал!» Ирина Георгиевна была уверена, что старая ведьма, как всегда, не хочет подзывать Геннадия к телефону.

Если бы муж не сообщил, что вернется поздно, Ирина Георгиевна, наверное, справилась бы с желанием вновь позвонить Геннадию — она поглядывала на аппарат с сомнением. И действительно, словно не желая участвовать в бесполезной затее, телефон молчал, сколько ни нажимала Ирина Георгиевна на рычаг. То есть не совсем молчал: томный баритон под джазовые синкопы чуть слышно шептал о нежной любви и неземной страсти. Швырнув трубку, Ирина Георгиевна неприлично выругалась. Она это умела делать лихо, хотя обычно ругалась не по душевной необходимости. Такая нынче шла мода; не всякому она была к лицу, как и любая мода, а только людям интеллигентным, женщинам изысканным, и не во всяком разговоре, а в изысканно-интеллигентном, например, как проехать кратчайшим путем с аэродрома Орли в Люксембург, о Фрейде и Бердяеве… Сейчас же она выразилась вполне по потребности.

Направляясь к станции, где стоял телефон-автомат, она чувствовала себя так, будто ей предстояло провести сложную хирургическую операцию. В такие минуты у нее менялось лицо — подбиралось, становилось угрюмо-скуластым, глаза заметно сужались, голос звучал неприятно, легкие туфли грохотали, как тяжелые сапоги.

Ей повезло: полчаса назад Юрчиков вместе со Светкой зашел на старую квартиру, чтобы забрать свое барахлишко и расплатиться с хозяйкой. Телефон зазвонил, когда все уже было упаковано и увязано, когда Светка, обменявшись колкостями с хозяйкой, обозленной бегством несостоявшегося зятя, язвительно просила Гену проверить вещи, а он, отмахиваясь, торопливо пробирался к выходу с рюкзаком за спиной и чемоданом в руке. Хозяйка, сняв трубку, проворковала: