Владимир Комиссаров - Старые долги

Выбросив букет, Василий. Васильевич вернулся к Люсе по-прежнему нежным и умиротворенным.

Им было очень хорошо в этот вечер. В милых, без ретуши, круглых, как вишенки, Люсиных глазах Василий Васильевич отражался словно в волшебном зеркале — человеком необыкновенным, едва ли не тем самым былинным богатырем, судьба которого несколько напоминала судьбу самого Соловьева. Если даже сделать скидку на восторженную наивность девушки, то и тогда ему оставалось немало. Он очень нуждался сегодня в поддержке: в конце концов, не столь уж было важно, откуда она исходила, главное — к нему вернулось ощущение собственной значительности, утраченное утром.

Люся дремала, свернувшись клубочком, жалко было будить. Василий Васильевич с уважительным удивлением вглядывался в ее кроткое, расслабленное сном лицо. Подумать только: этот розовый клубочек с острыми коленками и локтями, безмятежно посапывающий в подушку, вернул ему не только веру в себя, но и веру в человечество, в котором Василий Васильевич совсем недавно, по дороге в Дом культуры, видел одни пороки.

— Маленькая, пора.

Пока Люся собиралась, сонно позвякивая застежками, Соловьев нетерпеливо шагал по кабинету, досадуя на то, что не решился объявить жене о своем намерении остаться в городе. Ничего бы с ней не случилось за ночь; ему же теперь придется среди ночи гнать в Ярцевск. И не в том дело, что гнать, а в том, что Василий Васильевич ощущал сейчас такой душевный подъем, такую ясность мыслей — сидеть бы и работать, работать! Мысль о поражении, которое он потерпел утром, уже не приводила его в уныние, наоборот, возбуждала, звала к действию.

— Я готова… — Люся стояла перед ним с раскрытой сумочкой — подкрашивала губы.

— А? Да, да, — встрепенулся Василий Васильевич, потянувшись к куртке.

— Не надо, — сказала Люся, робко поглаживая его плечи. — Ты не выспишься. У тебя столько дел, а ты не выспишься. Я такси найду.

Василий Васильевич, конечно, не стал ее слушать, отвез домой, даже проводил до подъезда, и она, тронутая таким вниманием, не отпускала его еще несколько минут, все порываясь опять спросить о чем-то очень важном, интимном. Здесь, на улице, Люсины вопросы уже не волновали так Василия Васильевича. Почувствовав, наверное, его настроение, она наконец решилась.

— Я давно хотела сказать, — стыдливо произнесла она, теребя в руках сумочку. — Я веду себя аморально… Но все равно горжусь… Столько вокруг женщин, а ты выбрал меня… Такой умный, такой знаменитый…

Василий Васильевич насторожился в дурном предчувствии. Неужели она в последнюю минуту все испортит, все сведет к банальному объяснению: хочу быть вместе, всю жизнь рядом? А может быть?.. Нет, не может. По всем расчетам! Он осторожно привлек ее к себе.

— Что-нибудь случилось?

— Я, наверное, скоро выйду замуж, — отчаянно произнесла Люся.

— Поздравляю, маленькая, — произнес он, поскучнев. — Ты упрекаешь меня? Мы прожили с женой большую, трудную жизнь. И было бы подлостью сейчас бросить ее. Ты понимаешь это?

— Что ты! — испуганно перебила Люся. — Я совсем о другом. Я не хотела говорить…

Соловьев, опустив голову, уныло переминался с ноги на ногу. Честное слово, у него болезненно сжалось сердце! Он даже обрадовался, приложил ладонь к груди. Люся заметила и схватилась испуганно за щеки.

— Ну, хочешь, все останется по-прежнему?

— Нет, — сказал Василий Васильевич, мужественно убирая руку. — Желаю счастья, Люсенька.

— Я не могла обмануть, — виновато произнесла она. — Ты не простил бы мне, больше не захотел бы видеть… Хотя я не знаю, захочешь ли видеть сейчас…

Василию Васильевичу стало чуточку легче.

— Мне будет трудно без тебя, — сказал он почти искренне.

Прощание вышло грустным, хотя они и договорились о встрече.

Через полчаса Василий Васильевич уже мчался по загородному шоссе, совершенно пустынному, далеко выбеленному фарами его машины. Никто не догонял Соловьева, и он никого не обгонял; машины в нетерпеливом стремлении не толпились у светофоров — потоком перед запрудой; не провожали их пристальными взглядами орудовцы, повелительными жестами приказывая съехать на обочину одним и подгоняя другие выразительными взмахами жезла. Скучно было ехать. Соловьеву хотелось спать, он с трудом держал себя в руках.

Чтобы не забыться в опасной дремоте, Василий Васильевич вспоминал проведенный день — не самый удачный, надо признаться. Но все события, неприятные и приятные, воспринимались им теперь одинаково. То был благословенный вечный бой, без которого жизнь показалась бы Соловьеву такой же скучной, как это пустынное, ровное, стиснутое по обочинам темнотой шоссе. Он совсем успокоился и повеселел, подумав: «Сколько еще этому старому черту осталось? Ерунда, каких-нибудь полгода, год… Тогда и восторжествует справедливость!» Василий Васильевич знал, что справедливость всегда, рано или поздно, восторжествует. Он усвоил эту истину еще со школьной скамьи, на уроках литературы, которые вела учительница Анна Васильевна Билибина.