Николай Егоров - Залежь

Но прошлое живуче. Если даже оно выдумано. Иначе откуда бы взял да и решился приезжий шофер приударить за комбайнершей? Конечно, языки грязь размазали. Есть и такие.

На другой день пребывания в Лежачем Камне закатился прикомандированный Сергей Титаев к председателю в кабинет.

— Наум Сергеевич! Прикрепляйте меня к агрегату Ромашкина. Дай постоянную команду.

— И почему я должен давать команду? Уборочными машинами главный агроном у нас распоряжается.

— В командировке у меня не главный агроном расписался, председатель, по-моему. Это — первое. Второе: за тысячу верст сюда ехал я не на солнышке греться, а подзаработать да приодеться. Сами понимаете: семья, дети. Так?

— Допустим. Гни третий палец.

— Третий палец — женщина там.

— Не вижу логики.

— Смотрите. Женщина-комбайнер одна у вас в колхозе?

— Одна пока.

— Надо поддержать инициативу? Надо. Надо обеспечить бесперебойным транспортом? Надо. Надо…

— Хватит, хватит, задавил уж, — заотмахивался от него Широкоступов. — В принципе я не против прикрепления, да как другие к этому отнесутся?

— Растоварищ распредседатель! Да кому какое дело до нас?

— Ну, что ж, растоварищ Титаев, поддержи инициативу. Если сумеешь.

— Будьте уверены, не подкачаем.

Широкоступова нельзя винить в том, что он тоже дал повод этому мотылю увиваться около Балабановой. Никто не дает повода, чтобы идти на нем. Даже лошади. Поводы отыскиваются, кому они нужны. Со стороны председателя просьба шофера Титаева выглядела вполне благонамеренно: человек ратовал за инициативу и авторитет женщины-механизатора, первой в Лежачем Камне освоившей самоуком такую технику. И неплохо освоила. Председатель не только воспротивился — обрадовался.

— Если Александра наша намолотит за сезон наравне с мужиками, — рассуждал Наум, — то глядя на нее и другие к штурвалам потянутся. Не в одном Лежачем Камне.

Радовался Титаев. А больше всех — Шурка. Все трое радовались в общем-то одному и тому же, но по-разному.

— Так, говоришь, председатель? Прикрепил тебя? К нашему комбайну? — дотошно выясняла Шурка. И когда убедилась, что не разыгрывают ее, воткнула кулаки в бока. — Ну, дадим мы шороху. Тебя чем зовут? Сергеем? Вот, полюбуйся-ка, серенький, какую делянку нам с бригадиром отвели. Как Желтое море. Четыреста га с гаком.

— А ты хоть знаешь, где оно?

— Знаю. В Китае. Я ведь училась, поди. Так что крутись, серенький, да не ломайся.

— Мы не из ломких, Сашенька. Вы не ломайтесь, И проценты будут, и премия, и прочее. Все будет.

— Будет, тень, выше города плетень!

Шурка ни сама никаких намеков не делала, ни чужих не поняла. Она всю эту ломку относила к технике. А шофер воспрянул. И закрутился. Не столько возле комбайна, сколько возле комбайнерши. В поле — увезет, с поля — привезет. То букетик ягоды-костянички преподнесет, то кулек конфет или бутылочку крем-соды. Повозил-повозил домой да из дому — одной рукой начал за руль держаться.

— Ну-ка убери лапу. Льнешь ты, как слепой к тесту.

Убирал, посмеивался, менял тему разговора и снова норовил дотронуться.

— Скажу мужу.

— Не скажешь. Не такая уж ты глупая. Струсишь.

— Я? Ни в одном месте не заржавеет.

Шофер уже немножко знал Шурку и не по разговорам, да не каждая жена, — это он тоже знал, — решится пожаловаться мужу, что ухаживают за ней. Такими успехами ни мужья, ни жены не хвалятся из соображений порядочности и равновесия в природе.

У Шурки свои понятия о порядочности, свои допуски, посадки и классы точности.

— Ты вот что, фрукт гранатовый: языком хоть под хвост себе доставай, а за руль двумя руками держись. Понял?

«Хорек душной. Х-хлюст. Сучок осиновый, — негодовала, не скупилась на характеристики Шурка. — Да ты погляди, кто ты есть против моего Галаганова? Мыша летучая. И ведь какую-то заразу гнет еще из себя. Нет, я скажу Семену. Вытряхнет он тебе душонку».

Важную перемену заметил Семен после того, как его Александра Тимофеевна пересела на комбайн — чисто стало у них. А когда она переходила на очередной легкий труд в качестве разнорабочего (технички), в коридорах и конторах наблюдался шик, блеск, красота и порядок, но дома, прежде чем пообедать зайти, надо было распинать дорожку среди всяких ведер, горшков, тазов, крынок, банок, кастрюль; всевозможных деревянных и железных лошадок на шарикоподшипниках, зато без хвостов и грив, автомашины, трактора всех марок и прочее, и прочее, и тому подобное по сторонам растолкать сперва в сенках, потом в избе то же самое, если не больше. Особенно в летнее время. Хозяйка в огороде и ребятишки возле нее, а куры в горнице роются. Подойдет Семен к пряслу, облокотится на жердь и вздыхает: сказать или сама догадается? Нет, не догадается.