Анатолий Жуков - Каждый отвечает за всех

В палате горел свет: Сергей и Ганечка ждали его.

– Отремонтировали, старшой? – приветливо спросил Сергей, когда Демин, потный и бледный, вытянулся на койке.

– Ты догадливый, Серега, – сказал Ганечка хрипло. – Ты, Серега, проницательный.

В палату возвратилась сестра со шприцем в руке, завернула рукав Демину и ввела морфий.

– Теперь отдыхайте, боли не будет. Спокойной ночи. – И, уходя, щелкнула выключателем.

В палате стало сумрачно. Свет уличного фонаря процеживался сквозь крону тополя и отбрасывал на пол красноватые блики. В открытую форточку наносило запах цветущей липы, заплывал отдаленный шум еще не заснувшего города.

– Спишь, старшой? – спросил Сергей.

– Стараюсь, – сказал Демин. Хотел повернуть голову и почувствовал, что затылок наливается тяжестью.

– Тебя где угораздило?

– Случайно. В отпуск ехал к матери, и на попутном грузовике...

– Да? – Сергей приподнялся на локте. – И я случайно. В карьере переломило позвоночник. Обвал. Если бы не вскочил сгоряча, ноги остались бы живые. И зачем я вскочил?..

– Теперь тебе труба, – прохрипел из своего угла Ганечка. – Не надо было вскакивать. Придавило, ну и лежи себе, не рыпайся. Гегемон! Рабочий класс!

– Заткнись, – сказал Сергей. – Деклассированный элемент, пережиток!

Из белого свертка торчала темная голова Сергея, подстриженная ежиком, блестели зеленые кошачьи глаза. Беспокойный, должно быть, парень.

До операции Демин не говорил с ним. Он пробыл в палате всего полчаса и познакомился только с разбитным одноногим Ганечкой. Сергей спал, укрытый по пояс, и запомнились только его белое сильное тело с гофрированной лентой синеватых шрамов по позвоночнику да ноги, прямыми палками вытянутые под простыней.

Ганечка сказал, что Сергей лежит девятый месяц и вряд ли когда встанет. У него парализована нижняя часть тела, ноги стали уже сохнуть. Он лежит голый, завернутый в пеленки, как новорожденный, ему подают судно в постель, и он стыдится, и вышучивает свою стыдливость, и называет себя животным. Но ему хуже, чем животному, он все сознает и вот даже не может помочиться самостоятельно. Ему вставили трубочку и отвели ее к бутылке, подвешенной у кровати.

Командир полка Рыжов тоже сильный и терпеливый. Он пролежал полгода в госпитале, выдержал четыре операции и все-таки вернулся в авиацию. И Демин выдержит, только бы вернуться.

И зачем он сел на попутную машину, когда можно было дождаться автобуса! Два года терпел, а два часа не мог. Мать узнает, слезами изойдет от жалости. Если бы тот пьяный дурак не сунулся со своей лошадью прямо под машину, ничего бы не случилось. Хорошо еще, тормоза сработали намертво, а то раздавили бы и лошадь. Впрочем, будь тормоза послабее, моторы не сдвинулись бы. И что это они перевозят моторы неукрепленными? А тот пьяный ошалел у телеги, руками машет, кричит. Таким не водку, таким воду мерой пить.

В город надо было сразу, сельский врач поглупел от старости. Заживет, сказал, вылечим. Вылечил! Две ночи не спал, ожидая его лечения. И затылок не поднять сейчас. От морфия, что ли? Надо считать «слонов», а то не уснешь... Один слон, два слона, три слона, четыре, пять... Закроешь глаза, представишь, и вот они идут, идут кругами, а ты считаешь. Шесть слонов, семь слонов, восемь слонов, девять. Можно десятками. Двадцать слонов, тридцать слонов, сорок слонов... Пятьдесят километров нельзя перед мостом, шофер, наверно, торопился домой... Шестьдесят слонов, семьдесят, восемьдесят, девяносто слонов, сто, двести слонов, триста, четыреста...

II

В палате стояли три никелированные койки, изголовьями к окну: две – вдоль стен, третья, на которой лежал Демин, – посредине. Между койками – белые тумбочки, возле них – по стулу. Половина помещения, от коек до двери, пустовала. Просторная палата, как казарма. Высокий белый потолок, холодные голые стены – бело кругом, как в плотной облачности. Только здесь прозрачная облачность, светлая.

Солнце косо било в окно сквозь крону тополя, и на полу играли серебряные зайчики. Весело, живо играли, – наверное, на улице было ветрено.

Сергей сидел на постели, подложив под спину подушку, почесывал мохнатую рыжую грудь и, наблюдая за Деминым, зевал. Голова у него была рыжеватой, а не черной, как вчера показалось Демину, это Ганечка был черный, а Сергей – рыжеватый.

– Ты всю ночь считал слонов, – сказал он. – Приснились, что ли?

А лицо широкое, мясистое, бабье. И голое какое-то.

– Приснились, – сказал Демин. – А ты часто не спишь по ночам?