Анатолий Жуков - Каждый отвечает за всех

– Что же вы!

– Сейчас, – сказал Ганечка и сердито стал надевать пижаму.

Таня вопросительно поглядела на Сергея, улыбающегося неуверенно и жалко, потом на Демина.

– Нам к дежурному врачу надо, – солгал, подымаясь, Демин, поняв наконец-то, чего от него хотят. – Мы на полчаса.

– Все эта... как ее... инъекция. Замучили. – Ганечка заторопился, стуча костылями.

У двери их догнал нетерпеливый голос Сергея:

– Ключ в тумбочке, что ли?

– В моей, – сказал Ганечка.

Демин оглянулся и увидел, как вспыхнуло лицо Тани.

Они вышли в коридор, достали сигареты и долго закуривали.

Ганечка еще не привык к своему положению и боялся выпустить из рук костыли, а Демин одной рукой тоже не мог управиться. Он держал коробок, а Ганечка чиркал спичкой.

Прикурили. Сделали по нескольку жадных глубоких затяжек.

– Торопится, – сказал Ганечка. – Ребеночка ему надо быстрее.

– Она же девчонка еще!

– Извините – законная жена. У нас человек человеку – друг, товарищ и брат. А она законная жена. Вдруг сбежит в скрипачки и других радовать будет, а не его нянчить!

Они вышли во двор и сели на траву в тени большого корявого вяза. Демин почувствовал слабость и привалился спиной к стволу.

– Сестра бы не застукала, – сказал Ганечка.

– Кого? – спросил Демин.

– Нас, кого же еще! – Ганечка нервно щипал траву тонкими пальцами. – Мы нарушили распорядок, а не он.

Мягкая и прохладная трава пахла солнцем. В дальних кустах, у забора, тонко тенькала желтенькая птичка. Веселая, беззаботная такая птичка. По аллее бродили ходячие больные из терапевтического, за столиком под желтой акацией грохотала костяшками домино шумная компания выздоравливающих.

– Человек произошел от обезьяны, – сказал Ганечка.

– Да? – невнимательно произнес Демин, думая о том, что происходит сейчас в палате.

– Да, – сказал Ганечка. – Скоты мы. Пока подгоняют стадо, идем вроде все вместе, а остались одни – и кто куда.

– Вряд ли, – сказал Демин.

– Вряд ли?.. Может быть, тебе больнее моя боль? Или ты отдашь свои ноги Сергею?

– Не то, – сказал Демин.

– Чего же ты кривишься, если не то! У тебя крылья, ты опять полетишь, а ему тридцать, ему жить надо как-нибудь.

– А ей не надо? В восемнадцать-то лет!

– Вот видишь – и она о себе! Каждый о себе думает, а другие – до фонаря. И ты такой же. И все мы.

– Ты делаешь обобщения на одном факте. Ты подумай.

– Я думал. С четырнадцати лет по тюрьмам думаю.

– Тюрьмы не самое удобное место для этого.

– Мы диалектику учили не по Гегелю, говорил пролетарский поэт Демьян Бедный.

– Маяковский. Но у него есть стихи и получше

– Пасую, пробелы образования. Дипломатом мечтал стать, но юность оказалась несговорчивой.

Почувствовав головокружение, Демин закрыл глаза. Если руку отрежут, даже простенький «як» будет недостижимым. Этот блатной очень откровенен. Но разве мечта Демина о космосе только его мечта? И все же это и его мечта, и он будет бороться за нее, как Сергей и Ганечка борются за возвращение к жизни.

Послышался дробный стук каблучков, Демин открыл глаза и увидел, что с больничного крыльца сбежала Таня. Она торопливо помахала им рукой, споткнулась и, поправившись, быстро пошла по аллее к воротам.

Они побрели в палату.

Сергей лежал, закинув руки за голову. Красное лицо его счастливо улыбалось, глаза сияли.

– Глубоко приветствую и поздравляю, – сказал Ганечка.

– Спасибо, – расплылся в улыбке Сергей. – Я же знаю, что у меня живое, а что неживое.

– Ты знаешь, – сказал Демин, чувствуя непонятную злость. – Ты все знаешь!

- А чего? – удивился Сергей. И, не дождавшись ответа, вскинул настороженные глаза на Ганечку.

– Рука у него разболелась, – сказал Ганечка, укладывая костыли в угол и садясь на постель. – Ты не беспокойся, Серега, блаженствуй, рука у него.

Вскоре санитарка с сестрой принесли обед, и все трое стали молча есть. Они ели старательно, хлебали громко, жевали сосредоточенно и не глядели друг на друга. Когда они поели и санитарка унесла посуду, делать стало нечего, и все легли. Они старались заснуть, но сна не было. Может, от духоты в палате, хотя форточка была открыта. Устав томиться, Ганечка достал из-под подушки «Трех мушкетеров», а Сергей зашептал что-то про шестеренки, пружины и камни.

Зашла Лида и сказала, что наступил тихий час и надо отдыхать. Она опять присела возле Сергея, поглядывая на его волосатое обнаженное тело и мускулистые руки. Ей было лет двадцать восемь или все тридцать, надежды на замужество уже исчезли, а Сергей лежал здесь девятый месяц и сочувствовал ей.