Александр Дунаевский - Олеко Дундич

Не впервые Кочин предлагал «потерять» эшелон с беженцами, бросить их где-нибудь на линии, а вооруженным отрядам двигаться к Царицыну налегке, но каждый раз вместо поддержки встречал со стороны Ворошилова и Руднева резкий отпор.

Как так «потерять»? В вагонах едут отцы, матери, жены, дети тех, кто сражается за революцию, кто не жалеет для ее торжества ни своей крови, ни жизни. Как же можно таких людей «потерять», бросить на растерзание белоказакам? Уж если от кого и следует избавиться, то это, в первую очередь, от самого Кочина. Называет себя революционером, а какой из него революционер? Крикун! Барахольщик!

В пути специальная комиссия по приказу командующего проверила и взяла на учет все имущество. В вагонах, в которых едут анархисты, она обнаружила тюки мануфактуры, несколько сот пар дамской обуви, много драгоценностей. Руднев приказал взять все на строгий учет. Кочин стал на дыбы. Его призвали к порядку и в последний раз серьезно предупредили.

И сейчас, когда Кочин снова заговорил об «обузе», Руднев хотел его как следует отчитать, но в эту минуту в вагон вбежал запыхавшийся красноармеец и подал начальнику штаба сложенный вчетверо листок из ученической тетради.

С трудом разбирая корявый почерк, Руднев углубился в чтение. С каждой прочитанной строчкой лицо его светлело.

— Кто пишет? — поинтересовался Кочин.

— Разведчики доносят, что на полустанке, верстах в двенадцати, обнаружен эшелон.

Вызвав ординарца, Руднев приказал:

— Седлай коней!

— А с моим делом как? — спросил Кочин.

— Решим, когда вернусь.

Кочин со злостью плюнул и вышел из вагона.

…Двое всадников понеслись по проселочной дороге. Вот и полустанок с развалившейся будкой, а чуть поодаль — застывший на рельсах длинный железнодорожный состав.

Передав поводья ординарцу, Руднев направился к машинисту.

— Почему стоите? — хмуря брови, спросил начштаба.

— Не в моих силах, — ответил усатый машинист, поправляя рукой сползающую с головы почерневшую повязку. — В котлах пусто, водокачка разрушена… А без воды, сами знаете, пару не бывает.

— Да и торопиться нам некуда, — добавил от себя подошедший телеграфист.

— Как некуда? — вскипел Руднев. — К Царицыну пробиваемся…

— Не все ли равно где погибать — здесь или в Чире. Задний дашь — к немцу попадешь, он уже по Ростову марширует, вперед тронешься — к Мамонту в самую пасть угодишь. Проглотит он нас, проклятый…

— Не проглотит, подавится, — бросил Сороковой, занимавший пост наблюдения на крыше первого вагона.

Руднев поддержал Сашка, сказав, что не так страшен черт, как его малюют. Хотя кому-кому, а ему, начальнику штаба, было хорошо известно положение в Царицыне. Город на Волге держится, там у власти большевики. Но на пути к нему лежит железнодорожная станция Чир. Рядом с ней станица Нижне-Чирская — вотчина атамана Второго Донского округа полковника Мамонтова, или, как ее белые называют, Мамонтовград.

— Да что вы носы повесили, а ну, Сашко, — приказал Руднев Сороковому, — подымай ребятишек на поиски. В балках, надо думать, родники имеются. Придонские степи, это я по учебникам знаю, не бедны ими.

— Есть, товарищ начштаба, — ответил Сашко, спускаясь с крыши.

Он бежал от вагона к вагону, сзывая ребят и на ходу объясняя приказ Руднева.

Не прошло и нескольких минут, как Сашка окружила целая ватага. Приосанившись, приняв позу командира, он направлял ребятишек в разные стороны.

— Вон в той балочке поищите и там посмотрите, — говорил Сашко, показывая рукой. — Глазами ищите и ушами слушайте, не журчит ли где водичка.

Помощники Сорокового сравнительно быстро обнаружили в степи родник. Доложив Рудневу о выполнении его задания, Сашко вернулся на свое место. С крыши он наблюдал за длинной людской цепочкой, растянувшейся от паровоза до родника. Из рук в руки передавались пустые ведра, котелки, горшки… Наполненные прозрачной родниковой водой, они возвращались тем же путем к паровозному котлу.

Сороковой с завистью смотрел, как люди помогали друг другу. Он с удовольствием спрыгнул бы с крыши, взял бы в руки ведро, стал бы «в цепочку», но оставить пост не имел права: ему приказано держать круговое наблюдение.

— Справа в степи пылится, — доложил Сашко.

Руднев быстро взобрался на крышу вагона и, прильнув к биноклю, стал всматриваться в даль.

Трудно было даже в бинокль разглядеть, что скрывается за огромным облаком поднявшейся пыли: конница, стадо ли коров или отара овец. Доносился топот копыт, но ни всадников, ни пастухов, ни животных из-за пыли не было видно. Неожиданно подувший ветер сбил пыль в сторону от большака, и Сороковой крикнул: