Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Курить не хочется и отказаться тоже неудобно. Еще неизвестно, что папа подумает. Беру непослушными пальцами сигарету. Папа щелкает зажигалкой, пламя прыгает прямо перед глазами, сигарета вздрагивает и никак не заденет желтый язычок. Наконец спасительный клуб дыма выскальзывает из моего рта. Дым сизой паутиной застывает в воздухе. Папа смотрит на дым, я — на папу.

— Любопытно, как будто подвесил кто, — замечает папа и делает попытку разогнать дым.

— Действительно, — соглашаюсь я и тоже тихонько дую.

Постепенно дым расползается по сторонам. А может, и не расползается, просто его становится больше. Наконец папа справляется с собственной робостью, а может, это и не робость вовсе, а так, манеры старого интеллигента. Папа разводит руками — всякий экспромт чреват… В таком виде перед гостями.

— Ах, папа! — Теперь все внимание на глаза. Они распахнуты, они просят прощения, они полны тихого восторга. — Ты же сам говорил, в экспромте больше искренности.

— Ну, право же, нельзя все понимать так буквально. — Папа морщится. — Иди же приготовь нам что-нибудь. — Папа не уточняет своего настроения, гримаса-маска застывает на лице. Ваше право толковать его настроение как заблагорассудится.

Ада убегает на кухню. Я слышу, как позвякивают чашки, струится вода, с одышкой вспыхивает газ.

— Значит, вы все-таки нашли?

Мы одни, нет смысла скрывать явное. Мы продолжаем прерванный разговор. Нас разделяют не месяцы, нет — несколько часов.

— Нашел, — соглашаюсь я. — Благодаря вам.

— Мне?! Интересно! — брови недоуменно раздвинулись. — Вы что же, давно знакомы? — папа топорщит губы. — Впрочем, я вас уже об этом спрашивал. Тогда, в ректорате.

Папа не смотрит в мою сторону, пальцы его беспокойно ударяются друг о друга, отскакивают, снова ударяются. Папа вспоминает, восстанавливает в деталях наше знакомство.

— Вы предполагали меня встретить здесь или мы на равных: дочь перехитрила обоих?

— Я догадывался, смутно догадывался.

— Разве… — он посчитал вопрос ненужным, осекся.

— Нет. Она мне ничего не говорила. Филолог, ученик Виноградова, все остальное — пока мы ехали сюда: папа любит, папа не любит…

— Узнаю. С моими дочерьми не соскучишься. Надеюсь, — губы дернулись в досадливой усмешке, — я небезнадежен. Дочь остра на язык, она не пощадит.

— Напротив, все очень фундаментально.

— Да-да, я помню, вы желчный человек. Вы ведь работаете? Где?

«Какая жалость, я подготовил целый монолог. Немыслимо, если все придется уместить в два слова: я архитектор.

Уважаемый профессор, вот уже второй раз вы лишаете меня пафоса, это неразумно и нерасчетливо с вашей стороны.

Иннокентий Петрович Савенков, пролетарий умственного труда, иначе — интеллигент. И труд мой, уважаемый профессор, не есть явление условное, а скорее наоборот, действие сугубо реальное — мы строим.

Так что не извольте беспокоиться: дочь ваша свела знакомство с человеком вполне приличной профессии и достойного поведения. Ну а семья, она присутствует в лице милой и доброй мамы, которая, как и все мамы, абсолютно уверена, что ее сын если не гений, то талант, если не талант, то незаурядность. Как она смотрит на наше знакомство? Как все матери. Ждет, когда откроется дверь, на пороге застынет ее непутевый, взбалмошный сын и произнесет единственную, неповторимую в своем роде фразу: «Познакомься, мама, это моя жена». Мама обязательно расплачется, скажет, что я пошел в отца, такой же сумасшедший.

Про отца я вам ничего не скажу. Отец погиб, когда мне было шесть лет. Да и стоит ли рассказывать? Война есть война. У всех «похоронок» один цвет.

С вашей дочерью я знаком давно. Так давно, что даже стал забывать, где и как произошел этот примечательный факт. Я ее знал всегда, вечно. Теперь, я полагаю, вы догадываетесь, как это серьезно».

В этом месте положено случиться паузе. Я встану и голосом, схожим с плохой магнитофонной записью (мне простят мое волнение), скажу: «Прошу руки вашей дочери… Не терзайте меня вопросами о моем мировоззрении. Поверьте — оно полностью соответствует нашему удивительному, быстротекущему времени. Не расспрашивайте меня о пережитом, оно малоинтересно, не задумывайтесь о будущем — оно принадлежит нам. Скажите «да», и… Иннокентий Петрович Савенков отвесит вам низкий поклон уважения».

Мой пафос был неподдельным, меня распирало желание произнести эту речь-монолог. И я, наверно, произнес бы ее, если бы папа вдруг не встал, еще раз попытался развеять дым и, словно извиняясь, добавил: