Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Василь, — говорит старик, глядя в упор на водителя. — Отсчитай этому человеку деньги и скажи ему: табор устал, пусть уходит.

— Ну подожди же, — бормочет водитель.

— Ты слышал, что сказал отец? — Смуглый цыган небрежным щелчком сбил лоснящуюся велюровую шляпу на затылок и, устремив сонный взгляд куда-то мимо водителя, замер.

Шофер, человек с плоским лицом, черточками белесых бровей, глазами-норками, зло засопел, набычился. Его глаза нацелились на пачку денег, которую чернявый цыган по имени Василь с виртуозностью ярмарочного фокусника выбросил на ладонь.

— Хоп, — сказал Василь и убрал вторую руку за спину.

Шофер недоверчиво покосился на отсвечивающие глянцевой новизной трешки.

— Можешь не считать — все твои. Гуляй.

— Заткнись. — Шофер зло сплюнул, дернул пачку денег из рук цыгана, зашевелил губами. Был виден пот на висках, и неуклюжие пальцы хрустко мяли, старались расслоить непослушные ассигнации. — Гони еще трояк. Хапуга!

— Жадный человек, — с сожалением вздохнул Василь. — В землю смотришь, упасть боишься. Звезд не видишь. Возьми.

Шофер со всех сторон оглядел недостающий трояк, сравнил его с теми, что были в пачке, сунул в карман.

— Поехал я.

— Дорогу назад сам найдешь или показать?

— Обойдусь. — Он хотел еще что-то добавить, но скосил глаза на стоящую чуть в стороне ватагу цыган, передумал и быстро пошел к машине. Его проводили бессловесно, недвижимо, словно вытолкнули из себя инородное тело. Дождались, когда машина вползет на рыжий бугор, где и дорога, тоже рыжая, была неразличима, перевалит его, и лишь тогда толпа дрогнула, захороводилась, двинулась к старику. Цыгане не угомонились, пока каждый из этой разноцветной, говорливой толпы, и женщины, и даже дети, не обошли вокруг коня раза по три, то и дело приседая на корточки, угадывая на свой манер достоинства пришельца. Они делали круг за кругом, а старик так и стоял рядом с лошадью, давал ей принюхаться к себе, понять, кто ее новый хозяин.

Старик молчал, улыбка выдавала спокойную уверенность. «Теперь надо доспать эту идущую на убыль ночь, — думал старик. — А завтра будет новый день, новые думы». Через три дня его разыщет уполномоченный Пантелеев и станет делать вид, что ничего не случилось. Расспросит про жизнь, про сыновей, пожалуется на заботы. Забот никогда не становится меньше. Пантелеев все время на них жалуется. Старый Семен уже привык к этому. А потом он скажет, что, мол, пропала лошадь, и скажет это таким тоном, будто лошади пропадают каждый день, и в том нет ничего особенного. И говорит он Семену об этом просто так, старик выслушает, выслушает внимательно, засвидетельствует свое уважение Пантелееву. Дел много, всех не переделаешь. А что касательно лошади, он слышит об этом впервые. Ну а насчет помочь, это можно. Хорошему человеку он завсегда помочь готов. Справится у своих людей. Может, и знает кто.

А Пантелеев будет слушать и разглядывать его, Семена, библейское лицо. Семену он вот ни настолечко не верит. И затеял он всю эту кутерьму ради профилактики.

«Ты вот что, друг любезный, — оборвет разом Пантелеев. — Верни коня, добром прошу… Конь этот принадлежности особой, ученый конь. Его в твои дроги не впрягешь. Он к этому делу не приучен. Да и потом приметный он. Завтра из Москвы фотографии пришлют».

Все это старый Семен знает заранее. Зря они время теряют. Коня он завтра к вечеру продаст где-нибудь в Армавире. А там ищи-свищи, кто увел, кто продал. Есть один человек — кто купил, его и найти можно, с него и спрос.

А вообще, с этим делом надо кончать. Годы не те. Шестьдесят четыре. На пенсию бы ушел. Да кто ж ее даст, пенсию? Эх-хе-хе… Осесть. А где? Ясно — на юге. Юг большой. Ладно, спать пора. Будет день, будут новые думы…

На кривые развилки деревьев брошены жерди. Стойло не стойло, загон не загон, в общем, место для лошадей. Сверху кто-то накинул кус мешковины, он так и висит, растопырившись на неуютных сучках. Похоже на полог. От соломы — она разбросана по всему загону — идет прелый запах плесени. Привели, хотели спутать. Старик сказал:

— Не надо. Еще пару жердей подбросьте. Никуда не денется… Сена дайте, пусть волю чувствует. В конюшнях еще настоится. Да и не один он тут. Смотрите, чтобы не подрались.

Старик ушел. Где-то гавкнула собака, разбуженная светом фар проходящей машины, и снова стало тихо. Сторожа, к ним обращался старик, бестолково потоптались на месте.

— Ночь, какие жерди. Нехай так стоит. Спутать оно, конечно, вернее, да вот отец чудит чего-то.