Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Вспомнился разговор месячной давности. Брагин спросил меня о Серпишине, а я, застигнутый врасплох, недоумевал, откуда и почему возникла эта фамилия.

Брагин развел руками, сказал, что так сразу и не вспомнить. Возможно, по аналогии: недавно перечитывал Константина Симонова. Там Серпилин, здесь Серпишин.

— А был ли мальчик? — засмеялся я. — Моя задача облегчается. Я вам отрекомендую Серпишина.

Брагин оценил каламбур, посмеялся за компанию, затем озабоченно спросил:

— А если серьезно, кто такой Серпишин?

И по тому, как Брагин сел в кресло и руки, всегда такие подвижные, умиротворенно легли на полированный стол, я понял: Брагин настроился на обстоятельный разговор и никакие поспешные однозначные характеристики его не убедят, придется говорить по существу.

— Вы не спросили меня, знаю ли я Серпишина. Следовательно, у вас нет сомнения, что я его знаю.

Глаза Брагина заискрились хитрецой, он никак не подтвердил согласие с моим вопросом, предлагая мне самому ответить на него утвердительно.

— Собственно, дело даже не в Серпишине, — раздумчиво начал я. — Возможно, он никогда не станет действующим лицом в нашей совместной работе. Серпишин — разновидность, особый тип человека. О нем следует говорить не конкретно, а обобщенно.

Ему лет сорок пять, не более того. У него спортивная походка, легкий, подпрыгивающий шаг. Волосы густые, седины почти нет. У блондинов седина менее заметна. Одежду он не покупает. У него два портных. Один шьет брюки. «Лучший брючник города», — говорит он. Галстуки — его слабость. Если вы хотите сделать ему приятное, обратите внимание на его галстук и запонки.

Он смешлив, ироничен. Любую новость излагает неторопливо, дает понять, что знает гораздо больше, однако всего сказать не может. Именно не может. Не хочет — слишком обыкновенно: упрямство, каприз. Этим никого не удивишь. А вот не может. Вроде бы рад: но, сами понимаете, физика, век сверхскоростей, короче — служба.

Он балуется французским. Нет, нет, не говорит, не читает. Знает тридцать фраз, не более. Вставляет их в разговор по мере надобности. Получается изысканно.

В науке временные критерии смещены. Год жизни — это и очень много, и очень мало. Впрочем, к его возрасту наука прямого отношения не имеет… Звучит парадоксально и даже неправдоподобно. Он заместитель директора института, заместитель по науке. Против его фамилии стоит скромное — кандидат технических наук. Степень он получил в возрасте тридцати двух, без защиты. Работал на кораблестроительном заводе. Гнали очередной, сверхсрочный заказ. Тогда было такое веяние — присваивать ученые степени практикам. Он нашел применение устаревшим холодильным установкам. Его заметили.

Нельзя сказать, чтобы после этого события он обнаружил в себе призвание к научному поиску, отнюдь. Кандидатская степень действовала как своеобразный ускоритель. В свои сорок три года он поднялся на ту ступень служебной лестницы, с которой всякий вид на жизнь уже является видом сверху.

На этом описательный ряд можно закончить. Все сказанное о нашем герое — суть прошлое.

Месяц назад директора института освободили от работы. Весы потеряли равновесие.

Я встретил его в министерстве. Признаки внешнего лоска еще сохранились в его фигуре, однако надлом был заметен. Он заглядывал мне в глаза, как если бы желал понять, с какого момента ему надлежит начать рассказ, чтобы сострадание было более весомым и оправданным.

— Они лишились памяти. — Он кивал на плохо прикрытую дверь. — Я прихожу сюда через день. Знаешь, что они мне отвечают? «Пока нет ничего подходящего».

— Ты ищешь работу? — спросил я.

Он засмеялся каким-то мелким, нервным смехом.

— Сам не верю. Думаешь, мне было легко увольнять этих ребят, резать ассигнования на их работы, закрывать темы?

— Но ты же увольнял, резал?

— Резал! — Он удрученно вздыхает. — Приказы не обсуждают, их выполняют. Ну хорошо. Я должностное лицо. Я виноват, а они? Большой ученый совет. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Он хмыкнул. Тридцать пять душ. Личности! Их молчание преступнее моего в тысячу раз. Один молчит, потому что он-де свое отвоевал, с него хватит. Другой приглашен в институт заниматься наукой: «Увольте, склоки не моя стихия». Они не выбирают выражений. Уволили сотрудника — склока, закрыли тему — тоже склока. К науке это отношения не имеет. Впрочем, речь не о них. Ты хочешь знать, почему молчал я? Ну, во-первых, он — директор. Понимаешь, ди-рек-тор! Сначала я верил. Как верили все. На такое дело абы кого не поставят. Во-вторых, я обязан ему многим. Он меня на эту должность вытащил. Недовольство, ропот… А где их нет? Всем не угодишь. А он — ас, раз говорит, значит, знает. И себя приучаешь думать, как он. Живешь и не замечаешь. Тебя уже давно нет, а есть еще один, он в измененных габаритах.