Людмила Уварова - Концерт по заявкам

— Вот еще, — сказала Маша. — Как это я не умею думать о себе?

— Очень просто. Кто бы тебя о чем ни попросил, ты всегда стараешься сделать так, чтобы всем было хорошо и удобно. Не тебе, а другим.

— Дай конкретный пример, — сказала Маша.

— Сколько хочешь! Вот позавчера Аникушины попросили тебя посидеть с их Вовкой, и ты осталась и сидела весь вечер, а у тебя был билет в консерваторию.

— Откуда ты знаешь про билет? — спросила Маша.

— Папа сказал. Он же тебе свой билет отдал.

— Вообще я не очень люблю Гайдна, — сказала Маша.

— А при чем здесь Гайдн? — спросил Костя.

— Был концерт Гайдна, и я, поверь, не пошла с легкой душой.

— Так я тебе и поверил, — проворчал Костя.

Иногда Маша спрашивала себя:

— Что бы я делала без Ляльки, без Кости?

Ответ был один: без них обоих и вообще-то жить было бы ни к чему.

Машино сердце полнилось тихой отрадой, и она ощущала непритворную благодарность к отцу Ляли, который, наверное, не подозревал, что Маша еще помнит его, как и не догадывался о том, что у нее от него дочь…

Впрочем, кто знает, может быть, его самого уже и на свете-то нет?

По ночам Маша лежала очень тихо, мучаясь бессонницей, но боясь зажечь лампу, чтобы не потревожить мирно спавшего Костю.

Пальцы ее машинально барабанили по одеялу, извлекая только ей одной слышные мелодии.

«Если бы Костя любил музыку, — думала Маша. — Я бы его подготовила в училище, потом он бы поступил в консерваторию к профессору Флиеру, а когда окончил бы консерваторию, стал бы известным пианистом, вроде Гилельса или Постниковой, и в интервью всем корреспондентам говорил бы, что первой его учительницей была собственная бабушка…»

Маша так явственно и зримо видела Костю знаменитым, прославленным пианистом, что счастливые слезы застилали ее глаза и в темноте она улыбалась собственным радужным мечтам.

«Так часто бывает, — думала Маша, прислушиваясь к дыханию Кости, спавшего на соседней тахте. — У родителей или, скажем, у бабушки, у деда, у тетки, все равно у кого, не вышла карьера, зато у ребенка получилась…»

Но — увы. Костя мечтал стать геологом, так же как отец и мать, ездить в далекие экспедиции, искать драгоценные ископаемые, порой даже рисковать жизнью где-нибудь в Уральских горах или в далекой северной тундре.

Разумеется, он ни капельки не изменился, остался все таким же безотказным и добрым. Если у него была интересная книга, он охотно давал ее читать каждому, кто бы ни попросил, и случалось, что он отдавал книгу, не дочитав, а если кто-то ее «зачитывал», Костя не ругался, не требовал другой книги взамен, просто говорил с сожалением:

— А я так и не знаю, чем там все кончилось…

Начиная с седьмого класса Костя сблизился с Владиком Остриным. Владик был белобрыс, пухлощек, с маленькими хитрыми глазками-шнырялами. Они, эти лукавые щелочки, так и бегали в разные стороны, стараясь ничего не упустить, все высмотреть и выяснить.

Владик жил в соседнем доме и после школы исправно приходил к Косте. Они вместе обедали, вместе готовили уроки, вместе шли гулять.

Маша жалела Владика. Она знала, в семье у него трагедия: мать бросила семью, уехала с новым мужем куда-то на строительство крупной гидростанции, а отец начал пить и решительно не обращал на сына никакого внимания.

Однажды. Костя слышал, как Маша говорила по телефону с приятельницей:

— Всегда болит сердце за детей из неблагополучной семьи. Вот у нашего Кости есть друг Владик, до того его жаль…

Однако Маша все-таки видела то, чего не замечал Костя: врожденную хитрость Владика, известную душевную глухоту, необычное в пятнадцатилетнем мальчике умение приспосабливаться.

Правда, ей казалось, что к Косте и к ней самой Владик относится в достаточной мере искренне. Позднее ей суждено было убедиться в своей ошибке.

Как-то — было это в начале марта — Костя пригласил ее выступить в школе на вечере, посвященном Международному женскому дню. Маша сперва наотрез отказалась:

— Что я там буду делать? Кому я нужна? Кто меня будет слушать?

Но Костя в конце концов уговорил ее; Маша отправилась в парикмахерскую, сделала отличную укладку, надела новое платье — подарок Ляли ко дню рождения, — синее кримпленовое, отделанное белым, намазала яркой помадой губы, глянула в зеркало и осталась довольна своей внешностью.

«А я еще ничего, — подумала она, — кто поверит, что мне ого-го сколько лет?»

Неожиданно даже для самой Маши ее выступление прошло очень удачно.