Владимир Попов - И это называется будни

— Волнуешься? — спросил его Борис.

— Есть немного. Но больше… Как там Збандут? Держится?

— А что ему остается? — Борис горько усмехнулся. — Приходится делать бодрый вид, чтобы не распустили нюни другие.

— Прочно в галошу сели? Надолго?

— Думаю, через неделю выскочим.

— Тю! — с недоверчивым удивлением бросил Серафим Гаврилович.

Убедившись, что отец в форме, Борис пошел в дистрибуторскую, и к Серафиму Гавриловичу тотчас протиснулся Юрий. После того злополучного вечера он старался не встречаться с братом. Его мучило двойственное чувство. С одной стороны, он испытывал угрызения совести за необузданность, за несправедливые слова, сказанные в запале, с Другой — донимала банальная ревность. Все-таки, вольно или невольно, Борис оттирал от него Жаклину.

Услышав чье-то дыхание над самым ухом, Серафим Гаврилович повернул голову.

— Молись, папа, — шепнул ему Юрий.

— Думаешь, поможет? Держи карман шире! — угрюмо обронил Серафим Гаврилович.

И вот наступил ответственный момент. Залитый чугуном конвертор медленно поднялся, занял вертикальное положение и замер. Зашипел кислород, вырываясь из отверстий фурмы, как-то незнакомо зашипел, мягко, без обычного присвиста. Фурма скользнула вниз, шипение захлебнулось, перешло в ровный шум: началась продувка. Юрий прислушался к звукам, которые неслись из нутра конвертора. Они походили на довольное урчание хищного животного, пожирающего аппетитную пищу. Присмотрелся к пламени. Не вздыхает, не вздрагивает, как было до сих пор. Ровное, спокойное, устремленное в одном направлении, строго вертикально. Но первые минуты, он знал, мало что решают. Неприятности обычно начинаются позже, на восьмой, на десятой минуте, а то и перед самым концом продувки, когда хочется думать, что всякая опасность миновала.

Медленно тянется время. Юрий прижал свое плечо к плечу отца, давая понять, что разделяет его тревогу, хотел подмигнуть для подбодрения, но отец и виду не подал, что ощущает присутствие сына, даже лица не повернул к нему. А может, прятал лицо, чтоб не заметил Юрий, как он волнуется.

Только сейчас дошло до Серафима Гавриловича, что нужно было вести себя скромнее. Испытали бы фурму, как испытывали другие, не пошла — выбросили бы, как выбрасывали другие. Сколько их было, и своих, и наукой рекомендованных, — все без толку, и ни с кого никакого спросу. Потому что наперед никто векселей не выдавал и голову не прозакладывал.

Прошла восьмая минута продувки, прошла и десятая. Пламя по-прежнему было спокойное, устойчивое, как в автогенной горелке, хотя и интенсивное. Но до конца испытания еще добрых двадцать минут, торжествовать слишком рано.

С нарастающим напряжением ждал последней минуты и Юрий. «Бывает же на футбольном состязании, — подумал он. — Идет ровная, бесперевесная игра, финал вроде предрешен — и вдруг на последних секундах гол».

— Рычит, рычит, стерва, язви ее в душу, да ка-ак гавкнет! — услышал он за спиной.

Повернулся. Конечно же это Чубатый со своим специфическим лексиконом. Изъяснялся он от силы двадцатью словами, причем половина из них были бранные.

— Ты сам не гавкай под руку! — цыкнул на него Серафим Гаврилович. — Тоже мне оракул нашелся!

Конвертор наклонили, чтобы взять пробу. Эх, как хотелось Серафиму Гавриловичу показать свою сноровку! Да пришлось поудержаться. Если фурма окажется дерьмовой, на умении с шиком слить пробу не выедешь.

Все, кто здесь находился, постепенно повеселели — уверенность в том, что продувка пройдет как нельзя лучше, окрепла. Только Серафим Гаврилович заметно мрачнел. Этот отрезок продувки в Тагинске почти не изведан. Там вообще продувку ведут всего восемь минут, потому что мягкую сталь для кузовов автомашин не производят. Вот сейчас-то и можно ожидать любых фокусов.

Но пламя, как и должно быть при нормальном процессе, постепенно начинает замирать, становится вялым, разреженным, просматриваемым насквозь. Вот уже стала хорошо различимой внутренняя стенка нависшего над конвертором металлического кессона, заглатывающего раскаленные газы. Последняя минута продувки. Рокотание прекратилось, фурма скользнула вверх. Еще немного — и из наклоненного к ковшу конвертора уже хлещет расплавленная сталь. Конвертор больше не хищник, готовый в любое мгновенье сразить тебя. Отныне он миролюбивый труженик, подобно слону безропотно повинующийся воле человека.

Серафим Гаврилович вне себя от радости. Теперь можно жить и работать спокойно, не боясь ни за Юрку, ни за таких, как Юрка.