Владимир Попов - И это называется будни

Збандут выходит из машины. За ним следует шофер. Отослать его директор не решается. Не из праздного любопытства идет этот человек. Его тоже гложет беспокойство за цех, за людей, за директора.

Нигде ни живой души. Впрочем, это не удивительно. Всего десять рабочих в смену обслуживают печь, дающую две тысячи тонн чугуна в сутки.

По крутой железной лестнице со ступеньками из металлических прутьев Збандут поднимается к горну. Пусто. Тускло поблескивают стеклышки фурм — единственные отверстия, через которые можно заглянуть в нутро доменной печи. Но сейчас надо торопиться к пульту, где всегда безотлучно находится кто-нибудь.

В помещении, слабо освещенном аварийным светом, двое. Старший горновой Авилов и еще один человек, которого Збандут узнать не может, потому что тот сидит скорчившись, обхватив голову руками, и плачет.

Горновой, рослый, тяжелый гигант с сильным, мужественным лицом, типичный представитель профессии, которая требует от человека недюжинных волевых качеств, смотрит на директора не то выжидающе, не то с укором.

— Люди? — только и спросил у него Збандут, но в этом слове все: и нетерпение, и тревога, и боязнь подтверждения страшных опасений.

— Вроде целы, товарищ директор.

— Закурить есть?

— Своего дыма достаточно.

Шофер протянул «Беломор».

— Что с ним? — Збандут показал глазами на плачущего.

— Калинкин, газовщик. Его работа. Запутался при переводе шиберов на кауперах.

Газовщик поднял измученное, безжизненное лицо, уставился на Збандута скорбным взглядом, сказал тихо, как больной, который не в состоянии управлять своим голосом:

— Вот натворил… Я так сочувствую вам, товарищ директор… Так сочувствую… Нужно же было случиться такой беде… Как выпутываться теперь?..

Збандута перекосило от удивления. Всяких аварийщиков знавал он. Врали, изворачивались, перекладывали свою вину на кого угодно, на кого удобнее — на товарищей, на начальство. Только вот сочувствующих руководителю предприятия не встречал. И как ни иронически прозвучали слова Калинкина, они тронули Збандута: понимает, что драть шкуру будут в первую очередь с директора.

В помещение ввалился Шевляков. Тучный, мясистый, с одутловатым лицом, он был в поту и пыхтел, как паровоз на подъеме. Раздув ноздри и яростно вращая глазами, пронзительно закричал на рабочего:

— Вон отсюда, обалдуй!

Калинкин соскочил со стула, как если бы его ударили, поднял перед собой руки.

— Я же вас просил… Я умолял…

— Вон! И чтоб до суда глаза мои тебя не видели!

Понурив голову, газовщик вышел.

Збандуту стало не по себе от вспышки Шевлякова, но он ничего не сказал, решил приберечь нравоучение на потом, когда улягутся страсти.

Заметив шофера, Шевляков набросился и на него:

— А ты какого дьявола тут околачиваешься?

Збандут предостерегающе выставил палец.

— Но-но, не всех подряд. Лучше скажите, что собираетесь делать.

— Уже наделали!.. Намертво стали…

— Давайте попробуем отключить каупер. Будем работать на оставшихся трех. У нас нет другого выхода.

Шевляков недоумевающе заморгал глазами, пробубнил, заикаясь:

— А как же… без трубы?

— Какой трубы?!

Только сейчас Шевляков понял, что ему первому предстоит сообщить директору о действительных масштабах несчастья.

— Обрушилась дымовая… труба… — давясь словами, как горячим, с трудом вымолвил он.

Збандут побледнел. Не веря своим ушам, попросил Шевлякова повторить и услышал снова:

— Труба… Как под корень срезало… У самого основания…

«Так вот почему земля дрогнула… — наконец-то понял Збандут. — Кирпичный массив высотой в шестьдесят пять метров, тысяча пятьсот тонн…»

— Разрушений много? — спросил он, еще не охватив сознанием весь ужас происшедшего.

— Труба оказалась умнее этого идиота — упала на железнодорожные пути и на склад огнеупоров. Пока будут строить другую, успеем убрать.

Збандуту стало по-настоящему страшно. Пока будут строить другую… Сколько же придется ее строить! При наличии кирпича и бригады трубокладов минимум полтора месяца. Но на заводе нет ни кирпича, ни трубокладов. Кирпич дефицитен, трубоклады тоже. Специальность редкая, работа их запланирована на годы вперед.

Поднял глаза на Шевлякова, глаза испуганного, растерявшегося человека.

Нельзя сказать, что Збандут не повидал на своем веку аварий. Видел и пострашнее. Но то были аварии, обусловленные обстоятельствами, объяснимые. А чтоб такая нелепая, как эта… Фантасмагория, могущая разве чтоб присниться, глумление над здравым смыслом…