— Ты чего такая кислая, отстраненная? — спросил вечером Аллу Гребенщиков, — Ничего сверхъестественного не произошло, и незачем тебе распускать нюни. У нас любят делать из мухи слона.
Алла тяжело вздохнула, отвела в сторону сразу погрустневшие глаза.
— Как было бы хорошо, Андрей, если б ты не давал для этого повод…
— Такое невозможно, — беспечно ответил Гребенщиков. — Злопыхатели существовали, существуют и никогда не переведутся. Это порода жизнеустойчивая.
— О Збандуте, однако, ничего плохого не говорили.
— И даже не приписывали флирта с Лагутиной?
— Представь себе — нет. Во всяком случае, я об этом не слышала.
— И тем не менее он рухнул, как подрубленный телеграфный столб. Только провода зазвенели.
— А почему с такой недоброжелательной интонацией?
— Да надоел мне этот культ Збандута. Только и делают, что в пример ставят. И когда надо, и когда не надо.
— Ну, от этого ты застрахован. Тебя…
— Узнаю свою дорогую супруженьку. Вступается за кого угодно, только не за своего мужа. Сложившаяся и неизменная позиция.
— Эх, Андрей, какие же мы с тобой разные… — проговорила Алла сдержанно и устало. — Когда я чувствую, что мною в коллективе кто-то недоволен, у меня руки отваливаются и я стараюсь сделать все, чтобы добиться расположения этого человека. Даже если не виновата перед ним. А когда виновата — тем более. А тебе трын-трава, как на тебя смотрят люди. Можно подумать, что ты даже умышленно возбуждаешь ненависть.
Промолчал Гребенщиков. Удивило совпадение мыслей, но не признаваться же в этом.
— Людям свойственно ненавидеть тех, кто выше их на голову, — вымолвил наконец он нарочито равнодушным голосом.
— Ерунду ты порешь, Андрей. Люди прощают всякое превосходство над собой, если им не тычут в глаза. А у тебя такая манера есть.
— Тут незачем тыкать. Они сами понимают. Ну давай разберемся спокойно. Кто лучше ведет завод? Я или Збандут? Ну-с?
— Не обольщайся, об этом судить еще рано. У тебя был сильный предшественник, в какой-то мере ты пожинаешь его плоды.
— Вот как!
— Но посуди сам. Доменный цех действительно стал давать больше чугуна. Почему? Да потому, что Збандут подготовил пуск аглофабрики, вырос процент агломерата в шихте.
— А слябинг?
— Со слябингом дело сложнее, Андрей. Металла он дает больше, зато качество стало хуже. Не тебе об этом говорить.
— В общем все перечеркнула. Да? Жирным крестом.
— Ничего подобного. Твое остается при тебе. Но ты никогда не страдал недооценкой своей особы. И потому тебя полезно иногда притормаживать. А на людей ты напрасно яришься. Если объективно разобраться, сам все накликал.
— К твоему сведению, еще ничего не произошло. Вот когда произойдет — все ахнут.
— Но я хоть могу знать, что произойдет?
Гребенщиков помедлил с ответом. Желание порадовать Аллу боролось с опасением, что его предположение не подтвердится. Все же первое пересилило.
— Выговор, который Подобед намеревался всучить мне, всучат ему. Тебя устраивает?
В такой вариант Алла не верила, потому спросила:
— Откуда у тебя эти секретданные?
— Ну знаешь… — отделался Гребенщиков отрывистой фразой, в которой таилось: «Это уже не для тебя».
«Из тонких нитей мечты ткет плотную ткань реальности», — скользнуло в сознании Аллы.
— Сомневаешься? — спросил Гребенщиков, правильно истолковав ее короткое раздумье.
— Хотела бы сомневаться, — слукавила Алла, не зная, что ей более желательно, и больше склоняясь к утверждению выговора. Она считала, что проработка на горкоме и утверждение выговора — это единственная и последняя мера воздействия, которая может привести мужа в чувство, обуздать.
Поползли однообразные дни.
Алла была чутка и внимательна с мужем. Понимая, что он травмирован и что после такого шока оправиться трудно, она всячески подстраивалась под его настроение. Болтала и была оживлена, когда чувствовала, что это ему по душе, и молчала, когда молчал он. Она и детям внушила, что к отцу нужно относиться бережно, так как у него неприятности на работе, и они, как могли, старались не докучать ему. Светланка еще заглядывала иногда в кабинет, стенами которого глава семьи отгораживался теперь от всех домашних, а Вовка, на счету которого всегда числились проказы, не рисковал. Он сидел сиднем, как самый прилежный ученик, за уроками в детской, хотя больше ковырял в носу и рисовал паровозики. Даже отважная Валерия Аполлинариевна, ни с кем в этом доме не считавшаяся, чтобы не попадаться сыну на глаза, старалась пораньше улечься спать.
Читать дальше