Владимир Попов - И это называется будни

— Так точно, — отчеканил тот.

А с выдвижением конверторщиков застопорилось. Флоренцев не торопился называть фамилии, все надеялся, что назовут его. Но этого никто не сделал. Одни знали, другие догадывались, что его роль в освоении была невелика, а в проектировании и строительстве он и вовсе никакого участия не принимал по той простой причине, что тогда его на заводе не было.

Остановившийся на полпути шар подтолкнул все тот же Золотарев. Твердо следуя заданию Гребенщикова не допустить выдвижения Флоренцева, он одного за другим назвал сразу трех: Сенина, Голубенко и механика цеха Полежаева.

Эти кандидатуры прошли без возражений.

— Что ж, приступим к голосованию, — сказал Золотарев, потому что Гребенщиков сидел задумавшись.

— Рановато! — неожиданно заявил Шевляков, Его глаза под одряблевшими веками смотрели пристально и строго. — Странно как-то получается. Выдвигаем за строительство и освоение, а ни одного строителя. Здорово! Проектировщики есть, эксплуатационники есть…

— А за какие заслуги? — осведомился Карий.

— А за то, что при изменении проекта по ходу строительства они пришли к финишу с минимальной задержкой, — четко и громко объяснил Рудаев.

Без особых споров и обсуждений остановились на Апресяне.

— Вот теперь можно приступить к голосованию, — как бы подвел черту Гребенщиков. — Геннадий Кузьмич, передаю вам бразды правления.

Дальнейшее для Гребенщикова уже не представляло никакого интереса, и он удалился в комнату отдыха за кабинетом.

Из заводоуправления Рудаев и Шевляков вышли вместе. Несмотря на разницу в возрасте почти в два десятка лет, несмотря на разные специальности — мартеновцы часто враждуют с доменщиками, — отношения у них были самые товарищеские.

— А ты что это выпендрился? — спросил Шевляков, останавливаясь на последней ступеньке, чтобы отдышаться, — с его весом трудно было не только подниматься по лестнице, но и спускаться. — Понимал же, что бесполезно. Не хотел из его рук? Так не из милости же он это делает. Через горло.

В словах Шевлякова была немалая доля истины. Дай Гребенщикову волю, он не только не выдвинул бы Рудаева в соискатели Государственной премии, но, сводя старые счеты, с великим удовольствием выгнал бы его с завода. От такой крутой меры сдерживала только осторожность. Шум поднялся бы невообразимый, а такого рода шум ему ни к чему. И он решил взять Рудаева измором. На первых порах доводил его до белого каления, шельмуя на совещаниях и оперативках, а когда пришлось притихнуть, принялся донимать тем, что, как прочим инженерам, ставил отметки, причем самые низкие. Больше чем на двойку он ни разу не расщедрился.

Разгадав его замысел, Рудаев на людях был предельно сдержан, и только когда они схватывались один на один, давал сдачи той же мерой, да еще с процентами.

— А мне что одно, что другое — одинаково противно. — Рудаев с деловым видом катал ногой выкрошившийся из бетонной ступеньки кругляш. — Если сказать по-честному, я считаю выдвижение преждевременным. Надо пустить третий конвертор, стать прочно на ноги всем цехом — вот тогда…

— И выложил бы напрямую.

— Не мог.

— Сдрейфил? Не хотел портить отношения?

— Они уже настолько испорчены, что больше портить некуда. Из-за Збандута не стал. Он этой награды достоин.

Двинулись дальше.

— А я думал, поглядывая на тебя, что растаешь. Вот, решишь, человек!.. За чистую монету примешь.

— А за кого вы меня принимаете?

— За того, кто ты есть, свет Борис Серафимович. Учти, человеку свойственно мерять на свой аршин. Вот почему наиболее доверчивы честные люди. Хитрецы — те подозрительны.

— Выходит, вы хитрец.

— Не сказал бы. Просто бит жизнью и больше твоего знаю, кому можно верить, кому — нет. Так что советую: не разувайся, спи в сапогах.

Додока допустил крупную ошибку. Он не рассказал заводским руководителям, как удалось ему обуздать Гребенщикова, решил пощадить его авторитет. Мало кто знал о снижении премии, а тем более — за что она снижена. Оттого, что Гребенщиков стал неузнаваемо сдержанным на оперативках и прекратил донимать отметками, люди постоянно опасались какого-нибудь подвоха с его стороны и, как всегда, бурлили. Даже выдвижение в лауреаты и то не очень способствовало притуплению остроты отношений. Обласканных несколько, а задеты все. Вот почему одни поговаривали о расчете, другие собирались писать письма в Киев, в Москву. Но не так легко порвать связи с заводом, с которым сжился, а писать письма небезопасно. Побродит такое письмо по инстанциям и возвращается на расследование к тому, на кого жаловались. На этом круг замыкается. Больше того — начинаются гонения на жалобщиков.