Владимир Попов - И это называется будни

Она закрыла ему рот рукой, спрятала голову на его груди.

— Не надо опускаться до пошлостей и не надо упрощать. Все гораздо сложнее…

— Скажи мне, ты чего ищешь в мужчине? — спросил он вдруг и застыл в мучительном ожидании, стараясь не встретиться с ней взглядом.

Она замялась. Но только на мгновение.

— Что ищу? Полные губы.

— Мне не до шуток.

— А я не шучу. Полные губы — признак щедрости и открытости характера, а эти качества для меня определяющие. Дурной человек не может быть ни щедрым, ни тем более открытым.

— Но у Збандута вовсе не полные губы! — вырвалось у Рудаева помимо желания.

Дина Платоновна затаила дыхание. Возможно, ему стало известно о поездке к морю и потому он так агрессивен?

— В том-то и дело, — сказала она загадочно. — Зато у тебя полные.

Разъехались представители многочисленных организаций и ведомств. Побунтовав и поскандалив досыта, строители принялись возводить фундаменты под здание новой газоочистки, постепенно наладилась работа доменной печи, и заводская жизнь стала входить в обычную колею.

Только Збандута не оставляло ощущение тревожного беспокойства. Ему надлежало в соответствии с аварийным актом издать приказ по заводу, а он до сих пор не знал, как к нему подступиться. Выводы комиссии давали возможность ограничиться в отношении Шевлякова выговором, что же касается Калинкина, то его следовало отдать под суд. Однако совесть не позволяла Збандуту сделать ни то, ни другое.

Решение этого вопроса беспокоило и Подобеда. Он пришел к Збандуту с заключительного заседания комиссии необычно разгоряченный и заявил с той резкостью, какая была присуща ему в решении острых вопросов:

— Юридически вы имеете полное основание во всем обвинить Калинкина. Но для меня абсолютно ясно, что у Шевлякова больше рыльце в пуху. Повинился перед Лагутиной под настроение, а потом смекнул, что к рабочему отнесутся мягче, чем к нему, может, и совсем простят — и давай назад. Запретить вам я ничего не могу, помешать вашим намерениям, каковы бы они ни были, тоже: буква закона на вашей стороне. Но если отыграетесь на Калинкине, я перестану вас уважать. А там действуйте в меру своего разумения.

Высказался — и ушел.

Збандут заранее обеспечил себе свободу маневра. Представителем завода в комиссии он не без умысла назначил главного инженера, тот и подписал аварийный акт, оставив директору руки развязанными.

Но свобода эта была относительной. Здравый смысл подсказывал Збандуту, что приказ не должен находиться в противоречии с выводами комиссии. Вот и попробуй пройтись по лезвию бритвы, сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

И как ни тянул Збандут с приказом, все же пришла пора составить его. Обычно он поручал это референту, а то диктовал стенографистке, но на сей раз решил написать сам, от руки — надо было тщательно взвесить каждое слово, каждую фразу, проверить изложенное не только на слух, но и на глаз — бывает, что один и тот же текст воспринимается и так и этак.

Констатирующая часть далась легко. Збандут в сокращенном виде заимствовал ее из акта, технический анализ причины аварии внес в приказ целиком, ничего не убавив и не прибавив. Только особо выделил то место, где говорилось, что на печи при строительстве введены новшества, взаимодействие которых никем не изучено. А вот написав «приказываю», он долго колебался. Нужно было соблюсти тонкую дипломатию — распределить вину на двоих и сделать это так, чтобы никто из виновников сильно не пострадал и в то же время чтобы приказ не выглядел беззубым. Нелегко оказалось привести в соответствие личные желания с тем, что от него требовалось. Принялся мысленно раскладывать все по полочкам, сопоставлять некоторые «за» и «против». Наладил бы Шевляков автоматику — авария не произошла бы, удовлетвори он просьбу Калинкина — ее могло бы не быть. Как тут ни крути, а главным виновником является Шевляков. Волею судьбы сложилось так, что его выгородили. С одной стороны это хорошо. Потеря такого работника дорого обошлась бы заводу. Пока преемник освоится, пока приладится к печам и людям, пройдет время, и неизвестно, сколь долгим оно окажется. А Шевляков после этой встряски безусловно мобилизуется и мобилизует коллектив. Тут такая же зависимость, как в Аэрофлоте. Случится авария с самолетом — длительное время пассажиры могут летать без опаски — все службы будут начеку. Но есть и другая сторона у такого амнистирования — общественное мнение, сформированное статьей Лагутиной. И мнение справедливое. А ему веру в справедливость никак подрывать нельзя. Каждый человек на заводе должен быть убежден, что как бы ни сложились обстоятельства, стоит обратиться к директору — и он установит, кто прав, а кто виноват. В директоре завода всяк должен видеть высшую апелляционную инстанцию, к тому же инстанцию объективную, абсолютно беспристрастную. И если люди пишут обоснованные жалобы, минуя директора или на самого директора, то грош ему цена. И третья сторона вопроса. Этот приказ должен не только быть справедливым, но должен и восприниматься как справедливый. Всеми без исключения. А вот как встретят его в министерстве, если он будет основан на сугубо личном мнении директора? Тут есть над чем поразмышлять. Прежде всего — с кого начать? С Шевлякова? Нельзя — ему в акте отведена второстепенная роль. С Калинкина? Неправильно, поскольку фактически он не очень-то виноват.