Александр Исбах - Порода

— Товарищи! Я, конечно, приветствую вас от ячейки ВКП(б) дизельного цеха. Но по причине мороза говорить долго не имеется возможности, то слово от рабочих дизельного цеха предоставляю руководителю бригады — Терентию Никитичу Карякину.

В морозном воздухе хлопки отдавались, как выстрелы. Хлопали с удовольствием и чтоб погреться и чтоб почтить этого приятного на вид старика.

Карякин поднялся, укоряюще поглядел на Мухина и постарался собрать свои мысли. Но речь не выходила. Совсем не выходила речь.

— Машина, значит, большая вещь, — медленно и негромко сказал Карякин. — И дизель — машина… И трактор — машина…

«Не то, — подумал он, — совсем не то… И к чему я про дизель? О Булкине надо… О Булкине…» вдруг радостно почувствовал он.

— Мы, товарищи, выгнали из цеха Булкина. А у вас он под боком, у коммуны, то-есть, под боком… Вот мы и решили, вместе, значит, с комсомолом — дать коммуне трактор. Чтоб легче было Булкина бить. Вот, значит! — и старик радостно подумал, как складно у него вышло.

Усы его обмерзли и ледяными сосульками свисали по углам рта.

— Вот, значит — еще раз повторил он и по тому, как захлопали, решил, что он свою речь кончил.

«Коротко будто… — подумал он. — Ну да ладно!.. А знает ли Алексей, что я с Булкиным пил?»

Квартира Карякина сразу ожила.

Так же, как два месяца назад, шумел на столе самовар, только на этот раз в самоваре отражалось третье, новое и незнакомое самовару лицо.

Алексей привел с собой ночевать товарища из соседней коммуны, белобрысого парня, лицо которого было все покрыто мелкими веснушками.

Старик Карякин радостно суетился, безостановочно бегал зачем-то в кухню, хотя вся наличная снедь была уже установлена на столе. Потом он сел к столу и стал прислушиваться к разговору ребят. Они говорили о делах коммуны, о каких-то преимуществах в травосеянии, спорили и что-то друг другу доказывали.

Все это мало интересовало старика, и он с удивлением думал, как это можно спорить о каких-то травах, и откуда Алексей про травы эти знает. Он хотел было вставить в разговор что-то свое, но вышло это явно не к месту. Ребята недоуменно посмотрели на него, и старик стушевался.

Было уже поздно. Алексей взглянул на часы и вскочил, громко зевнув.

— Второй час, а завтра в восемь — с'езд… Ложиться пора, Федя. Проспим… А утром твой доклад ведь. Ты, Федя, со мной ляжешь. Кроватей у нас, извини, нет запасных. Или приобрел, отец, а? — шутливо обратился он к старику.

Старик стоял у стола. Поперек лба шла у него глубокая морщина. Он так ждал встречи с сыном, поговорить хотел, потолковать о многом. А сын… Словно вчера расстался с ним. Для этого, белобрысого, откуда только слова берутся. А для него, отца, нет слов. А он хотел о тракторе рассказать ему, и о Булкине еще и о себе… И о нем порасспросить… Видно, отжил старик свой срок… Да он и понимает плохо, о чем они говорят-то.

«Комсомолы — неприязненно подумал Терентий Никитич. — Человека почувствовать не могут».

Алексей заметил морщину, заметил, что старик волнуется, и ему стало досадно на себя за то, что он так мало был с ним сегодня.

«С Федькой-то и завтра бы могли потолковать. А старик ведь у меня какой хороший, какой хороший старик! И один ведь он. В партию ему, пожалуй, старику надо. Да не пойдет он, гордый он… А может, и впрямь насчет партии с ним потолковать? Ну, да сегодня поздно уж об этом. Об этом же целый разговор должен быть».

Зевота одолевала его. Он не спал почти всю прошлую ночь, и нестерпимо тянуло ко сну.

Он хотел успокоить старика, обнять его и сказать какое-то назревающее в мозгу хорошее теплое слово, но стыдился Федора.

Преодолев стыд, он быстрыми шагами подошел к Карякину и, погладив его беспомощно лежащую на столе черную узловатую руку, сказал, чувствуя, что эти слова для отца имеют очень большое и важное значение:

— Спасибо за трактор, отец. Ты здорово сегодня сказал, старик. Очень здорово.

Заснули ребята моментально. Старик Карякин выкрутил фитиль, погасил лампу и, стараясь не шуметь, прошел к своей кровати. Потом встал и подошел к кровати сына. Рядом с белой головой Федора голова Алексея казалась еще более черной. Алексей ровно и глубоко дышал. Свет луны проникал сквозь занавеску окна и освещал его лицо, плотно сжатые губы, прямой нос и заросшую, как у старика, черным густым волосом переносицу.

Старик долго стоял у кровати и прислушивался к дыханью Алексея.

— Сын, — дрожа от волнения, сказал он тихо. — Сын… Олеша… — и ему захотелось погладить жесткие, черные волосы Алексея.