Альберт Усольцев - Есть у меня земля

— Барабин, поршня, что ли, сменял, чего раскатываешься?

— Нет, стажер вот улочку дает, — пояснил Борис, — чего задержал-то, Евстрат Кондратьевич?

— Вчера я тебе путевку выписал на зерно в Локти, отменяется.

— Почему?

— Прогноз новый получен — сильное потепление. А к Локтям дорога по реке идет. Лед и так уж весной тронут. Опасно, — отчеканил Корчагин. Голос его на удивление был четким, словно у армейского командира. А вот фигура, нескладная, кренящаяся то в одну, то в другую сторону, будто не находящая правильного прочного положения, чем-то напоминала ваньку-встаньку, наверное, поэтому острые на язык водители и величали его за глаза Баушка велела корчажку навалить.

— Ну, а взамен? — спросил Борис.

— В промкомбинат поедешь, опилки вывозить.

Барабин поморщился, одно дело дальний рейс с полным грузом, в нем тонно-километры набегают порядочные, совсем другое — опилки с промкомбинатовского двора. Погрузка известно какая — лопатой. И разгрузка такая же. А километраж — курам на смех: восемьсот метров до оврага, что примостился за лесопилкой, восемьсот — обратно.

— Шутить изволите, Евстрат Кондратьевич? — поинтересовался Борис, не веря диспетчеру.

— На полном серьезе. Не я погоду устанавливаю. Крепок был лед, никто ничего не говорил. Сейчас надо воздержаться, недалеко до беды.

Алексей знал деревню Локти. Она таилась в самом дальнем, бездорожном углу района. Осенью низкие места начисто отрезали Локти от элеватора, и хлеб сваливали в амбары, чтобы по зимнему подстыву вывезти. Но и зима недолго давала дорогу: все заносило, да так, что и бульдозеры, которыми чистили дорогу, тонули. Оставался единственный путь — лед реки Миасс.

— По Миассу пойдем, — сказал Барабин. — Лед хоть и оттолк, но еще крепок.

Алексей поразился, до чего же точно дали шоферы прозвище диспетчеру. Словно корчажка с неровным дном постоянно приваливается — то к подкрылку, то к радиатору, то к дверке кабины.

— Ты ведь меня знаешь, Кондратыч, — сказал Борис.

— Знаю, потому и хочу предостеречь. Ни к чему такой спех. Тем паче что стажер у тебя.

— Вот и хорошо, — хотел хохотнуть Барабин, но, видимо, вспомнив слова Алексея, остановился, заглушил смешок. — Вот и хорошо, — повторил Барабин. — По асфальтам-то разве с метлой хорошо стажироваться, а не с машиной. Проскочим мы, Кондратыч, честное слово, прошмыгнем.

— Шут тебя знает, — чертыхнулся диспетчер, — что только у тебя за способность такая в характере: намеришься вроде отказать, а глянешь на тебя да на твою машинку-картинку, и язык с отказом не поворачивается.

— Не милостыню ведь прошу, Кондратыч, а работу.

— То-то и оно, что умеешь без мыла… Иди к командиру, возьмет на свою ответственность, поезжай.

— Трусишка ты стал в последнее столетие, Кондратыч, чуть что — сразу за командирскую спину. Не можешь, что ли, взять на себя ответственность?

— Да могу, лешак тебя задери! — рассердился Корчагин. — Давай выруливай за ограду, к едрене-фене!

— Другой разговор…

— И не мозоль мне глаза, ишь еще и на «круг» выехал!

— За мной не заржавеет, Кондратыч! — крикнул Барабин. — Втыкай, Алексеюшка, работаем седни на страх врагам и на радость женщинам!

Отъехав от ворот метров на пятьдесят, на невысоком взгорке Алексей остановил машину.

— Что такое? — спросил Барабин.

— На минутку, — сказал Алексей, вылезая из кабины. — Только на роту посмотрю…

В то время, когда Алексей прибегал сюда, на этот взгорок, только для того, чтобы посмотреть на выстроившиеся по линейке машины, автохозяйство звали «ротой». Может, это название пришло с войны, может, еще откуда — он не знал, — оно ему нравилось: коротко, четко, по-военному — рота. Да и запах здесь был особый, машинный. Не то что в МТС или на ремонтном заводике — горелая окалина. Да и земля в роте была самая обыкновенная, разве что для суши покрыли ее шлаком, да и машины стояли не диковинные, а самые обычные ЗИСы, полуторки, но вот казалась эта земля Алексею необыкновенной, таилось в ней что-то особенное, неповторимое. Это «что-то» он не мог понять и объяснить. И если бы его спросили, почему он целыми часами выстаивал тут, наблюдая за машинами, он ничего не смог бы ответить вразумительного. По весне, чего греха таить, с друзьями частенько сбегал с уроков. Друзья уходили к реке, смотреть ледоход. А он — сюда, весной особенно остро чувствовался машинный дух.

— Поехали! — крикнул Барабин. — Время — денежки!

ЗИС направился к Миассу.