Альберт Усольцев - Есть у меня земля

Все затихло, все погрузилось в сон. Тишина сейчас стала особенно ощутимой. Голоса в ней, даже приглушенные, звучали неестественно громко.

С залихватской песней прошли по деревенской улице последние гулены:

— А я в детстве думала, — произнесла Соля. — Что война — это женщина. Род-то женский. У меня мужа, Степана, взяла, а в других домах че наделала?

— Да-а, — тихо проговорил Щербинин, — если бы оживить всех убитых, была бы еще одна Земля. Если бы собрать их улыбки, смех — еще одно Солнце…

— Спокойной ночи, Николай Ермилыч. Хороших снов на новом месте.

— Спасибо. До завтра.

Наутро Щербинин отправился в детский дом.

На веселом месте стоял он, этот кордоновский детдом: в сосновом борке, чудом уцелевшем от пил и топоров военных лет, на взгорке, который хорошо продувался ветрами, при речке Миасс, ленивой степнушечке, безобидной в весеннее половодье, доброй летом, сонной зимой. Кордон лесника, огромный крестовый дом, после ликвидации лесничества оказался без хозяина, и в него поселили ленинградских ребят. Не был кордон приспособлен под жилье пяти десятков «блокадников», как здесь называли маленьких ленинградцев, а вот обжились, баню построили, колодец почистили, в прирубе сложили печку-каменку, огород засадили картошкой и огурцами.

Все военные годы принимал кордон уцелевших от войны детей. В бескормицу старикашка сторож, безрукий Ивася, отдавал свою берданку: «Робя, я тут поутру в ельнике козла видел, может, угадаете жаканом!» Угадывали. Не угадав, жили на картошке. Весной в суп добавляли крапиву. Ребятишки выкапывали из земли саранки. «Муку», корни камыша, доставали из болотин. Сами добывали луговой чеснок, который «не сходил» со стола.

Только вышел Щербинин за ворота, как услышал:

— Николай Ермилыч, мы ввечеру договорились вместе пойти…

— Не договаривались, Соломея Ивановна. У вас утренняя ходка за почтой.

— Так-то оно так, да ведь кто вам покажет Тоню?

— Директор… Воспитатели в крайнем случае.

— И это верно. Да ведь одно в кабинете директора узнать свое дите, совсем другое дело — на улице. В кабинете так тяжело, не приведи господь! Одного вводят, десять носов в стекла: узнают — не узнают. А так проще и верней. Я кликну Тонюшку, погулять ее выведут за ограду, воспитатели меня знают. Признаете друг друга — хорошо, нет — ничего не сделаешь, но все ж ранка Тонюшке будет помене, чем там, в «комнате узнавания»…

Щербинин долго молчал, закуривая папиросу.

— Это, Соломея Ивановна, вы, пожалуй, правильно придумали. Сколько у меня по детдомам было казусов в таких комнатах… Как ребятишкам хочется иметь отца, вы бы знали.

— Да как не знать… Лешка ночью проснется, кричит: «Мама, открывай дверь, папка пришел!» А потом весь в слезах, до утра заснуть не может. Ну, пошли?

— Идем.

— Папка… Па-а-апка! Где же ты так долго был?..

Все случилось в одну минуту. Только вывела Соля девчушку за ограду, высоченный, из крупного горбыля заплот, как та навострила глаз в сторону сидевшего на лавочке человека: «Это кто, тетя Соля?» — «Так, пришлый человек, у меня вот на квартире остановился. В автороте робит…» Лишь успела произнести слово «робит», как Тоня резко вырвала свою руку из Солиной, бросилась к Щербинину, и тонкий пронзительный голос повис над кордоном: «Папка… Па-а-апка! Где же ты так долго был?»

Соле показалось, что они друг на друга толком и посмотреть-то не успели. Щербинин как сидел на лавочке, так и остался. Тоня, не дав ему подняться, обхватила шею руками, прижалась худеньким, в синей форменке, тельцем. То ли от резкого набега Тони, то ли от тяжести подопревшие столбики лавочки сначала покосились, а потом бесшумно развалились. Щербинин и Тоня оказались на земле.

Они смеялись. Плакала лишь одна Соля.

— Бог ты мой, бывает же такое, — сквозь слезы говорила она, — бывает же такое, Николай Ермилыч, а…

— Что, Соломея Ивановна?

— Да вот такое. Сама себе не верю.

— А я вот даже утром побриться не успел, — сказал Щербинин. — Не верил, ни во что не верил… Так, скорее по привычке пошел… Тонюшка, а? За сломанную лавку нам завхоз врежет, как ты думаешь?

— Не-ет, Киприанов у нас добрый. А скамейку Алеша починит.

— Какой Алеша? — не понял Щербинин.

— Да Лешка мой, — пояснила Соля. — Они дружат.

— Ага, — согласилась со словами Соли девчушка. — У каждой девочки в нашем детдоме есть приписанный братик. А мне не хватило, вот и приписали Алешу из деревни.