Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

В тот год в еврейских газетах Америки появились статьи, где авторы обвиняли советское правительство в том, что оно загнало бедных евреев из местечек на край света, в каторжные места, где земля ничего не родит. Они восклицали: «Это — обреченный край, братская могила для переселенцев, страна без будущего!» Число этих статей росло, они тревожили умы и сердца. Общество рабочей помощи Икор в Америке задумало в 1929 году послать в Биробиджан научную экспедицию. Ее составили три американца и три американских еврея. Американский еврей Джемс Броун был душой экспедиции, американец Вильям Гаррис, президент университета штата Юта и профессор-геолог, был ее главой. Среди членов экспедиции были агрономы и дорожные инженеры.

«Вы поедете туда и потом расскажете нам, выйдет ли что-нибудь на этой земле» — так потребовало от своих посланцев правление Икора.

В полдень от Нью-Йорка отвалила многоэтажная «Экотения», за четыре дня пересекла океан и высадила экспедицию в Шербурге. Шербург — Москва, Москва — станица Тихонькая [7] Вероятно, так Гехт называет поселок Тихонькая-Станция. — таков был дальний путь американцев. Они много говорили в поезде о том, как велик Советский Союз, если путь от Америки до Москвы — через многие страны — занял меньше времени, чем дорога от советской столицы до Биробиджана.

В тот год я выехал по делам службы в Уссурийский край и встретился с членами экспедиции у подножья горы Бомба. Я обрадовался их гостеприимству, примкнул к ним и плавал вместе с ними по воронкам Биры, шатавшим наши утлые гольдские челны. Я побывал вместе с ними в первом селе Худинове, в Лондоко. Затем — привал. Утром экспедиция отправлялась верхом в Бирефельд. Все спали — набирали силы. Джемс Броун вышел погулять, но его искусали комары, и вот он взобрался вместе со мной на сопку. Взошла луна. Она расположилась на два пальца правее верхушки того кедра, под которым мы лежали.

— Олл райт, мистер? — спросил я Броуна.

— Очень хорошо, товарищ.

Он чуть приподнялся с земли, снова завозился со своей трубкой-жертвенником и горячо заговорил:

— Вы подумайте только: эти бывшие местечковые евреи потешались надо мной, когда я жаловался на комаров: «Нас они уже не кусают! Мы уже не боимся! Нам уже в полной степени на них наплевать!..»

Мистер Броун передразнил напевно-скептические интонации своих соплеменников и продолжал:

— Думаю, что они немножко врут. Иммунитет, иммунитет! Слишком рано появился у них этот иммунитет. Но вы заметили: никто из них не пользуется сеткой?

— Заметил.

— Никто, даже женщины! Это очень хорошо или, как вы говорите, олл райт, — сказал мистер Броун. — Я рад за наших евреев: у Биробиджана есть будущее.

Я еще внимательнее вслушался в его слова. Это было первое ясно высказанное мнение члена экспедиции. Я засыпал Броуна вопросами:

— Родят ли пашни?

— Чепуха! Это прекрасная плодородная земля! Здесь, — говорил Броун, — могут вызревать отличные овощи. Рис? Сам Бог создал этот край для риса…

Броун вздохнул.

— Край еще не обжит, совсем не обжит. Надо проложить дороги, осушить болота…

— И прогнать мошкару, — пошутил я.

Броун показал на землю, лежавшую во мраке.

— Они говорят, что мошкара уходит. Они прогоняют ее первыми дымами своих первых селений. Встанем!

Мы встали, накинули на себя плащи. Джемс Броун вытянул руки, раздвинул сучья кедра.

— Посмотрим вниз, — сказал он, — охватим одним взглядом нашу новую родину.

— Ничего же не видно: темно, — возразил я.

— Как! — воскликнул Броун. — Неужели я, американский обыватель, должен учить советского революционера? Здесь находится, — он ткнул в темноту, — станица Тихонькая. Ее освещают огни, стучат сердца лесопильных заводов, отсюда уходят в тайгу грунтовые дороги. Там я вижу пашни, огороды, пасеки, мельницы, школы, рисовые совхозы…

Я рассмеялся.

— Вы говорите так, — сказал я, — словно вы не заезжий американский гражданин, а советский человек.

— Если вы любите женщину, которая предпочитает блондинов, — произнес Броун, — то вы готовы ради любви к ней стать блондином. Я сейчас побывал всюду, где водятся евреи, я видел румынский пауперизм, польскую нищету, немецкую ассимиляцию и палестинскую безысходность. Что же? Я убедился, что только советская власть может достойно разрешить еврейский вопрос. Ради одного этого я готов стать комиссаром… Только ничего не говорите мистеру Вильяму Гаррису.

— А он? — спросил я. — Что думает мистер Гаррис?