Семен Гехт - Пароход идет в Яффу и обратно

Казенный раввин умер за неделю до свадьбы — от воспаления легких. В этот год Россия начала войну с Японией, несчастье ходило из дома в дом, забирая сыновей и умерщвляя оставшихся. Сначала заболел хохол Кучернюк, железнодорожный стрелочник. За ним слегла его жена, и смерть унесла обоих. Потом эпидемия пошла гулять по Ерусалимке, оттуда перекочевала на Николаевскую улицу и Дворянскую. Умирали евреи, хохлы и польские паны, хозяева зеленых особняков и русские чиновники, служившие в банке, в суде и в полиции. Больше всего косила смерть на богатых улицах. В Ерусалимке умер только один мальчик. Жена кузнеца пролежала две недели и выздоровела. Русские служили молебны, евреи собирались в синагоге, объявляли траур, постились, но эпидемия не убывала.

На другой день после смерти отца невесты Исаак Зельц пришел в синагогу сообщить, что он откладывает свадьбу.

— Не надо откладывать, — сказали все, — ты спасешь братьев своих от смерти.

Когда Зельц услышал эти слова, он ужаснулся, но ничего не сказал. Он знал, что они понимали под этими словами. В городе говорили уже о черной свадьбе. Искали нищих, но нищие бежали за город. Черная свадьба — это свадьба на кладбище. Винницкие евреи верили, что свадьба эта будет искупительной жертвой и после того, как уста новобрачных сольются в поцелуе, эпидемия перестанет буйствовать. Такая свадьба устраивается на общественный счет, весь город стекается на кладбище, пьют и веселятся.

Зельц сопротивлялся, несмотря на то, что все почтенные люди города умоляли его, заклинали Господним именем. Он бросился бежать, но его поймали и пригрозили анафемой. Члены погребального братства обещали устроить пышную свадьбу и знатно наградить жениха с невестой. Они поклялись, что дадут ему двести рублей и откроют ему обувной магазин в торговых рядах. И Зельц согласился.

Жениха с невестой одели во все черное. Плачущих и скорбных повели их на кладбище, где пристроили балдахин. Все певцы и музыканты были здесь. Община не пожалела денег, и всякий, кто хотел, мог есть и пить. Бочки с крепким литовским медом стояли на земле. Пузатые бутыли с вишневым соком и лимонной водкой опустошались в несколько минут. Закуска была, как у графа Потоцкого. Праздничные копчености и соления, жареные гуси и индюшки, золотистый бульон с клецками, сахарные пряники с орехами, желтые калачи с изюмом, финиковые плоды и ветвистые, скрюченные, как болезнь, рожки.

Стояла ясная осенняя погода, но траурная, как месяц элул, месяц рыданий по усопшим. В этот день город был мокрым от слез. И заливистей всех голосили деревенские бабы, приведшие сыновей к воинскому начальнику. Через несколько дней их должны были отправить на войну. Новобранцы слонялись по городу с обезумевшими лицами, останавливали извозчиков, били стекла и пели нечеловеческие песни, пахнувшие убийством. Конная полиция сопровождала их.

В последнюю минуту сбежала невеста. В шелковом кринолине и черной фате спряталась она за мусорным ящиком, с другой стороны кладбищенской ограды. Она вырвала из своей головы клок волос, нанизала его на указательный палец и стала грызть. Лицо ее пламенело от тяжелой обиды, глаза округлились, и эта коротышка, шагавшая всегда по улице с таким видом, словно у нее от судорог сведен живот, была в этот день хороша и соблазнительна.

Ее нашли в обморочном состоянии. Женщины сделали ей массаж, окатили ее холодной водой и привели в чувство. Они сказали ей, что дядя ее, старый резник, слег утром в постель. Он сухо кашляет и сгорает от собственного жара. Они ползали перед ней на коленях, царапали себе щеки и ломали руки так, что кости трещали, как угли в печи. Рябая Маня согласилась, но в пути бросилась бежать и упала в канаву. Сонные собаки набросились на нее и лениво изодрали ей кринолин и фату. Тогда женщины привели своих детей, многие приволокли больных младенцев, впавших в забытье. Они тыкали ребят ей в лицо, и дети пищали нечеловеческим писком, словно они подражали отчаявшимся новобранцам. Невеста опустила голову и в измызганном своем тряпье пошла под балдахин. Она двигалась легким шагом, шагом газели и сомнамбулы. Увидев жениха, она замахала на него руками, как полоумная.

Благословение состоялось вечером на могилах самоубийц. Это было удобное место — ни памятников, ни курганов. Желтая площадка топорщилась буграми, и ничто не указывало здесь на чьи-то могилы. Община запретила высекать имена грешников.

Синагогальные служки притащили большие столы, их накрыли скатертями из черного сукна, поставили четыре медных подсвечника и зажгли похоронные свечи. Музыканты исполняли траурный гимн, все вдоволь наплакались и сели ужинать. Здесь кончилась невеселая часть свадьбы.