Александр Осипенко - Огненный азимут

— Давай, Тимохин, понесли, — послышался, словно из­далека, чей-то голос.

"Куда меня несут?" — подумал Баталов, но, не стал спрашивать.

11

Место для ночлега облюбовали на лугу возле небольшого Стайковского озера. Заслоненное с трех сторон стройными березами, открытое с четвертой стороны, озеро манило све­жестью и голубоватой водой, мягко плескавшейся о песча­ную отмель. Хотелось помыться с дороги, сполоснуть пыль, что въелась в кожу, набилась в волосы, запорошила глаза. Но Коршуков распорядился доить коров. Озеро не убежит...

Женщины неохотно брали подойники: надокучила одно­образная работа, потерявшая для людей всякий смысл и зна­чение. Сам Коршуков и двое парней-погонщиков стали на­лаживать сепаратор.

Вечер, как и все вечера начала войны, был тихим и теп­лым. Затянутое багровой пылью солнце уплывало за лес. Легкий игривый ветерок совсем ослабел, как ребенок, что вволю набегался за день, и все вокруг — воздух, вода, дере­вья и даже трава — застыло, успокоилось. Только стрижи стремительно носились в поднебесье да полчища комаров, колеблясь, висели над самой водой. Все дышало расслаблен­ным покоем: лег бы на траву, закинул руки за голову и, ни о чем не думая, лежал бы под этим высоким и чистым небом.

Погонщики медленно собирали сепаратор — нанизывали шляпки-тарелочки на металлический стержень, словно на­рочно ошибались и все начинали сначала. Коршуков прислу­шался к их разговору и не выдержал:

— Меньше болтали бы, сейчас молоко принесут.

— Отстань, — лениво отмахнулся младший, Лешка. — У нас это молоко в печенках сидит. Света из-за него не ви­дим. Другие побросали стада — и по хатам...

Коршуков, привинчивающий ручку, замер, удивленно взглянул на Лешку. Вздернутый нос, выгоревшие волосы, детские наивные глаза — мальчишка, а разговаривает! Раз­рушать всякий дурак умеет, а наживать!..

Лешка прикрепил резервуар, шмыгнул носом.

— Разве неправда? Вкалываем, дай бог! А ради чего? Тебе больше, чем другим, нужно? Все равно немцам доста­нется...

Другой погонщик презрительно усмехнулся, ждал, види­мо, что ответит Лешке Коршуков. А Станислав Титович мол­чал. "Может, в самом деле нрав этот курносый паренек. На кой черт все это старанье? Собаке под хвост такая работа. Тут бы хоть голову сберечь..."

Подумал он об этом не впервые. Эта мысль появилась после встречи с Саморосом. Жиженский председатель сельсо­вета как бы бессознательно, наотмашь, полоснул словами по сердцу: "Кому гонишь?.. А о себе ты подумал?"

"Получается так, что не подумал, если каждый шпинга­лет упрекает, что вожусь со скотом. Ему наплевать, что я своей жизнью рискую. Лешке скорей бы до дому добраться. Да и одному ли Лешке? Ну и люди! Делай им добро, старайся, а они тебе... Впрочем, какие это люди. Лешка — щенок, молокосос. А смотри, огрызается! Разве такое он посмел бы сказать раньше? "Отстань!" Я тебе так отстану! Впрочем, что ему сделаешь? Сбрехнул и еще насмехается. Распустился. Не боится ничего".

Коршукову стало до слез обидно за свою беспомощность. Месяц назад втот Лешка и пикнуть не посмел бы, а теперь, смотри, тычет, как равному. "Ты!" Ах, шельма, мало тебя учили...

— Пошли прочь, лентяи, — сказал Коршуков, отбирая у парней тарелочки. — Сам сделаю.

Лешка вытер руки о штанину и вразвалку пошел к по­возке.

— Витя, неси курево, — окликнул он другого погонщика.

— Несу, — ответил Виктор.

Коршуков думал, поглядывая на парней, улегшихся на траве под телегой: "Все к чертовой матери летит. Нет поряд­ка и ждать неоткуда. Тут только заикнись.." Да это ведь сопляки. Таких в доброе время кнутом учить бы. А не при­веди бог, вернутся ходынские шляхтичи!.. Или Макар Сидоренок. Ого, этот тихий-тихий, а за рубль двадцать не возь­мешь его. Ну, а мне что? Я за свое отвечу не боясь. Яди жал­ко. Сидоренок ей не простит. Так что же делать?.. Дрожать?.. Ну, уж нет..."

Парни курили, развалившись на траве, шептались. Кор­шунову показалось, что они исподтишка смотрят на него и насмехаются. Наверно, говорят о нем и о Ядвиге.

Раньше на такие разговоры он не обращал внимания, сплетни не касались его, как бога. И люди понемногу при­выкли видеть его, Коршукова, с Ядвигой. Будто так и нужно. А может, только казалось, что привыкли? Теперь вспомнят. Все припомнят: и эту любовь, и Сидоренка. Скажут, из-за бабы человека в тюрьму посадил. Им не докажешь, за какие грехи Макара посадили.

Ему захотелось сломать сепаратор, бросить все и пойти куда глаза глядят. Он на мгновение оторвался от работы, оглянулся, словно в последний раз хотел увидеть все, его окружающее.