Александр Осипенко - Огненный азимут

На танке, свесив ноги, сидел рыжеволосый танкист, пиликал на губной гармонике. Девушка, видимо, позвала его. Танкист, соскочив на землю, подошел к ней.

— Танциер, танциер, — зааплодировала девушка.

Танкист приложил гармонику к губам. Мелодия была знакомая, но Валенда не мог припомнить, где он ее слышал. И только когда девушка, подхватив подругу, стала танцевать, Виктор Васильевич понял — немец играет польку. Он со стоном рухнул на прелую солому. Бессильные слезы яро­сти перехватили горло.

"Предатели, изменники!.. — дрожал от возмущения Ва­ленда. — Что делают? Под фашистскую дудку пляшут. Такие продадут, гады, за будь здоров! И нечего им доказывать, что фашисты звери".

Валенде вдруг захотелось, чтоб эту веселую игривую дев­ку изнасиловали солдаты. Тогда, кажется, не улежал бы на чердаке, спрыгнул и крикнул бы на все село: "Ну что, видели, слышали? Веселились?.."

Он слышал, как снова зарокотали машины, как прекра­тился разговор...

— Виктор Васильевич, — послышался голос Данилы. — Миновала беда. Перетрусил я, не приведи господь. Надо же было под самым хлевом клуб устроить.

Валенда поднял голову. Данила смущенно смотрел на его заплаканное злое лицо.

— Какая это проститутка в сарафане с ним заигрывала?

— Ты про докторшу? Людмила Герасименя. Наша, де­ревенская.

— Я ее, суку, первую к стенке поставлю.

Данила удивленно таращил глаза. Молчал.

10

Баталов раскрыл глаза. Над ним синело бесконечно глу­бокое небо. В нем раскачивалась веточка, ярко-зеленая и какая-то нежная, слабая. Было очень тихо и необыкновенно светло от яркого солнца.

Он застонал не столько от боли (боль была тупая и дале­кая), сколько от этого яркого света, режущего глаза, и от того отчаяния, которое вдруг его охватило.

"Почему я лежу здесь? — подумал он и попытался под­няться — резкая боль пронзила его тело. — Я — ранен..."

Это открытие его не испугало. Наоборот, было приятно лежать, слушать далекую и словно чужую боль; ничего, кроме нее, не существовало на свете. Вокруг царила мягкая тишина, и в ней одиноко, и печально звенели колокольчики.

"Ну вот я и ранен, — думал Баталов. — А я боялся. Оказывается, не так уж страшно. Лежишь и отдыхаешь. Как тихо! Лес и тот не шумит. Почему я никогда не слышал этой тишины? Самое дорогое на свете — тишина. Она про­зрачна и молчалива. Почему я не любил тишины?.. Ах, ка­ким я был глупым! Тишину надо любить... Она успокаивает. Потому я и боюсь, что ранен... Только бы мама не плакала. Она подумает, что мне больно. А мне хорошо. И тихо. Вот если бы всегда было так тихо на свете..."

Он стал придумывать слова, какие надо сказать матери, чтоб она не волновалась. Они возникали легко, такие прочув­ствованные, ласковые слова, от которых становилось немного грустно. Он знал, что эти слова тронут материнское сердце, и она, хоть и заплачет, но будет благодарна ему за тревогу о ней.

Мать появилась совсем неожиданно. Стояла над ним, пе­чально смотрела ему в лицо. Он знал, что лицо его похудело, заросло, и не хотел, чтоб мать видела, как было трудно сыну, когда началась война. Он сказал, стараясь не смотреть в ма­теринские глаза: "Мама!" — и не знал, что еще можно сказать. А она по-прежнему с упреком смотрела на него и качала головой.

"Я не хотела, чтобы мой сын убивал", — сказала она, не разжимая губ. Он удивился, как она может говорить, не раскрывая рта, и снова проговорил: "Мама!" Мать подняла руку, чтобы он помолчал. Он слушал ее, и ему было радостно слышать каждое слово: "Я родила тебя не для того, что­бы кто-то тебя убил. И я не хочу, чтобы ты убивал. Я прошу тебя выбросить из головы то, что ты надумал. И не говори мне о романтике. Убивать — это не романтика, и я не понимаю, откуда у тебя появилась эта жажда крови!"

"Мама! Мама!" Он хотел, чтоб она помолчала, не нарушала тишины. И еще он хотел сказать что-то самое важное, что осознал только теперь, но мать нагнулась над ним и стала поправлять подушку.

Он снова раскрыл глаза. Широкое, заросшее лицо улыб­нулось ему.

— Кто ты? — спросил Баталов.

— Рядовой Тимохин, товарищ капитан, — ответил широколицый. — Хорошо, что мы вас нашли. Слышим — кто-то стонет. Ну и свернули со стежки.

Баталов старался припомнить, что с ним произошло. Где его танки и люди, с которыми он был в засаде? Как форсировали речку — помнит, как обгоняли обоз на шоссе — тоже. А дальше — провал.

— Танки где? — спросил он.

— Танков, товарищ капитан, не видели. Вы лежали на шинели в лесу. Один...